О Крыме написано много до сего времени, и желающий ознакомиться с ним по литературе может найти в ней разносторонний материал для Прочтения, начиная с писателей первой половины прошлого столетия Кеппена и Палласа и очень интересных “Очерков Крыма” Е. Маркова изд. 1872 г. и кончая довольно многочисленными путеводителями, из которых наибольшею полнотою обладает изданный Крымским Обществом Естествоиспытателей и Любителей Природы в 1914 году, но Крым, разумея под этим названием только горную часть его, так сложен и разносторонен во всех отношениях, что далеко еще не настало то время, когда можно будет поставить точку и сказать затем, что более о нем писать совершенно нечего. Особенный интерес могут представить рассказы о лично виденном и наблюденном в Крыму при совершенных по той или другой его части прогулках и экскурсиях, так как нередко при этом одному удается подметить что-либо такое, на что не было обращено внимания другим, или — осветить предмет с какой-либо новой точки зрения.

Конечно, рассказы о Крыме старого Вакулы с его юными друзьями Василенко и Щербаком, послужившие материалом для предполагаемых очерков, отнюдь не могут претендовать ни на особенную новизну предмета, ни на оригинальность взглядов, а тем менее на талантливость и увлекательность изложения, но все же мне показалось, что и эти рассказы могут прибавить хоть немного света в познании Крыма, а с другой стороны, может быть, прочтение описания прогулок Вакулы с его друзьями пробудить в ком-либо еще дремлющее ныне желание совершить такие же или подобные им прогулки в другие местности и тем доставить себе — во 1-х, высокое наслаждение созерцанием природы, рассыпавшей в Крыму повсеместно свои дары щедрою рукою, а во 2-х, возможность восполнить или исправить замеченный при этом пробел или неточность в сведениях о посещенной местности или осмотренном предмете.

ОЧЕРК 1

Из Симеиза на Аю-Даг.

В один из ясных и погожих дней — а таких дней, как известно, много в Крыму и весною, и осенью — старый Вакула со своими юными друзьями — будущим исследователем горных пород Крыма Щербаком и любителем природы Василенко, собрались в первую свою прогулку из Нового Симеиза, где они имели пребывание в это лето, наметив целью ее гору Аю-Даг с его окрестностями.

Сборы и снаряжение в путь были быстры и невелики: Щербак взвалил на себя через плечо довольно объемистую и тяжеловесную сумку с фотографическим аппаратом; Василенко прикрепил к своей спине мешок с путевыми припасами, а в руки взял десятифунтовый молот — камнедробитель, и наконец, сам Вакула готов был в путь, вооружившись легкою тросточкой и взвалив все бремя прогулки на плечи своих юных друзей.

Первым этапом путешествия была местная пристань при так называемых “Нарышкинских камнях”, где останавливаются и забирают пассажиров паровые катера и маленькие пароходы, совершающие правильные рейсы местного сообщения между Алуштою и Симеизом, как крайними пунктами, с остановкою по пути в Ялте и во всех промежуточных поселениях и курортах. Там они пере правились, при посредстве особого ялика, на остановивший с” на почтительном расстоянии от камней небольшой пароход, качавшийся на волнах, который вскоре, дав свисток, отправился в путь.

Время пути наша компания на палубе парохода провела в беседе по программе дня.

В связи с предстоящею нашею прогулкою мне припоминается изречение проф. Неймайра в его классическом труде “История земли”: “Картины природы так же, как произведения изящных искусств, доставляют несравненно большее наслаждение знатокам, чем дилетантам; красоты их во всей полноте раскрываются только ученым. Геолог, определяющий строение земной коры по внешним формам поверхности и тщательно исследующий каждую мельчайшую подробность рельефа, обладает в этом отношении огромными преимуществами”… Изречение это как будто не сулит нам особенных благ в нашей прогулке, ибо мы все, хотя некоторым из нас будущее может быть и сулит нарисованную Неймайром завидную участь, пока все же никто иные, как дилетанты, к которым он относится так пренебрежительно…

— Ну, знаешь, этим не стоить особенно смущаться!. Неймайр, следует отдать ему полную справедливость, великий ученый и знаток природы и геологи, давший человечеству чрезвычайно много своими научными исследованиями и трудами, но тем не менее по вопросу о наслаждении природою он так же ошибается, как ошибается и в последующей части своего суждения: “Отзывчивость к красотам природы и способность наслаждаться ими составляет одну из особенностей нового времени. У древних классических писателей мы не находим тех восторженных описаний. природы, которыми изобилует современная литература. Причины этого явления должны быть очень разнообразны: весьма вероятно, что выступление германских рас на арену истории и их влияние на духовное развитие человечества имело значение и в этом вопросе”…

Конечно, природою могут наслаждаться не только ученые геологи, но и дилетанты и даже профаны в геологи, например, поэты. Разве можно отрицать, что наш родной поэт Пушкин восторженно упивался насаждением природою, когда из-под его пера вытекали строки обращения к вечерней звезде:

“Я помню твой восход, знакомое светило, Над мирною страной, где все для сердца мило, Где стройны тополи в долинах вознеслись, Где дремлет нежный мирт и темный кипарис. И сладостно шумят полуденные волны”. Или же воспоминания его о Гурзуфе:

“Волшебный край, очей отрада!

Все живо там, холмы, леса,

Янтарь и яхонт винограда,

Долин приютная краса,

И струй, и тополей прохлада

Все чувства путника манит,

Когда, в час утра безмятежный,

В горах, дорогою прибрежной,

Привычный конь его бежит;

И зеленеющая влага

Пред ним и блещет, и шумит

Вокруг утесов Аю-Дага”…

На утверждении же Неймайра, что тевтоны научили человечество наслаждаться природою, вряд ли стоит останавливаться…

Нет места на земле, где не было бы природы. В странах полярных тоже она есть, и она там даже привлекает многих к себе, и экспедиция за экспедицией направляются туда для исследования и изучения ее явлений. Там вечные необозримые льды, вечный снежный покров, белые медведи, полугодовая ночь, ни кустика, ни пения птиц, ни теплого солнечного луча… Нет, пусть едут себе туда ученые и пусть они там вволю наслаждаются ею! Меня ж, дилетанта, тянет к себе неудержимо юг, где многообразная жизнь заполняет собою все и льется через край, где тепло и света много, где все ярко блещет красками, где горы вздымают вершины свои к небу в лиловой дали, и лазурное теплое море манит в волны свои…

Разумеется, для полного наслаждения природою нужно иметь прежде всего здоровые чувства; нужны — зрение, слух, обоняние, чтобы все видеть, все слышать и вдыхать в себя полною грудью воздух, напоенный ароматами юга; нужно видеть лазурь неба и волн и контуры стройных кипарисов на фоне далеких гор, нужно слышать прибой и отлив волны с рокотанием влекомых ею камешков и пение птиц в зелени деревьев и в воздухе высоко над собою…

Нет спора, весьма важно и сознательное отношение к природе и к ее явлениям. Посвятим же остаток нашего свободного времени более полному уразумению всеми нами того, что мы сейчас видим и чем наслаждаемся, то есть моря, по которому мы плывем, и гор, панорамою которых мы любуемся.

Черное море представляет собою последнее звено из длинной цепи европейского морского Средиземья, начинающегося на западе у Атлантического океана Гибралтарским проливом и кончающегося Кавказским побережьем у Батума на востоке.

Средиземье, не считая Чернаго моря, пролегает в таких широтах поверхности земли, которые отличаются большою сухостью и малочисленностью обильных водою рек, вследствие чего количество испаряемой из него влаги гораздо более прибыли ее из рек и от атмесферных осадков; поэтому, если бы Средиземье было предоставлено самому себе. то оно сравнительно скоро высохло бы. На самом же деле убыль воды в нем от испарения восполняется, кроме впадающих в него рек, еще притоком из Атлантического океана через Гибралтарский пролив и из Чернаго моря при посредстве проливов Босфорского и Дарданельского.

Гибралтарский пролив имеет ширину около 14 километров и глубину около 320 метров. От поверхности до глубины 200 метров происходит довольно быстрое течение из океана в Средиземье, а ниже, на остальных 120 метрах, медленное течете обратно из Средиземья в океан. Первое или верхнее течете и служить для пополнения убыли воды в Средиземье; нижнее же, обратное, объясняется разницею солености, а следовательно, и плотности вод океана и Средиземья. Насыщенность солью воды в океане доходить до 3,6%. а в Средиземье — до 3,9%; поэтому на глубине около 200 метров получается превышение, хотя и менее высокого, но более тяжелого столба воды в Средиземье над более высоким, но более легким столбом воды в океане, вследствие чего и образуется ниже этой глубины обратное течение.

Глубина Средиземья очень значительна — в западном бассейне его доходить до 5100, а в восточном до 4400 метров. Очень интересны последствия соотношения глубин Гибралтарского пролива и Средиземья. Так как глубина последнего на несколько тысяч метров более глубины пролива, то в Средиземье Образуется глубинная котловина с постоянным составом и постоянною температурою спокойно стоящей воды около 13° С., что равняется средней температуре местности Средиземья, тогда как в океане за Гибралтарским проливом температура воды от горизонта в глубину постепенно все уменьшается и доходить на глубине около 4000 метров всего до 2°.

На восточной окраине Средиземья Босфорский пролив, аналогичный Гибралтарскому на западе, имеет ширину всего в 1/2 километра и глубину около 120 метров. В нем происходит тоже двоякое течение — сильное верхнее до глубины 40 метров из Черного моря в Средиземье и нижнее глубинное обратно из Средиземья в Черное море.

Глубина Черного моря доходить до 2245 метр., и в нем образуется точно так же, как и в Средиземье, глубинная котловина с постоянным составом спокойно стоящей воды и с постоянною температурою около 7° С. Относительно насыщенности солью вода в Черном море как бы делится на два слоя: верхний от горизонта на глубину около 125 саж. или около 250 метр. и нижний на всю остальную глубину около 2000 метр.; в верхнем слое соленость в среднем равна 1,8%, тогда как соленость нижнего слоя доходить до 3%. Малое содержание соли в поверхностном слое объясняется избытком притока в Черное море пресной воды из многочисленных и значительных впадающих в него рек, сравнительно же большее в глубинной воде притоком и опусканием на дно котловины тяжелой соленой воды из Средиземья.

Итак, в Средиземье поверхностный слой более соленый, чем глубинный, а в Черном море — наоборот. Это соотношение солености разных глубин влечет за собою неодинаковые последствия: в Средиземье происходит постоянное опускание более плотной поверхностной воды вниз и поднятие вверх более легкой глубинной, вместе с тем глубины обогащаются кислородом. В Черном море такой постоянной циркуляции и такого оживленного обмена между верхним и нижним слоями не происходит, и вот, как результат такого полного отсутствия вентиляции глубинного слоя, является насыщенность его сероводородом, как продуктом разложения опускающихся на дно отмирающих организмов. Присутствие сероводорода в воде Черного моря обнаруживается уже на глубине около 2000 метров, и количество его постепенно и значительно возрастает затем по мере углубления.

Таким образом, в Средиземье органическая жизнь бьет ключом до самого дна, в Черном же море она возможна только в верхнем слое на глубину до 200 метров; и вот, в то время как в Средиземье разнообразная и роскошная фауна достигает 6 — 7 тысяч видов, в Черном море она поразительно бедна и едва насчитывает 900 видов, из которых около 700 общих со Средиземьем; при этом эти 700 видов мельче и беднее по величине, окраске и развитию, и только туземные виды, каких нет в Средиземье, достигают здесь надлежащей величины и развития и должны быть признаны поэтому родными детищами Черного моря.

Поверхностный слой в Черном море в разное время года и в разных местах нагревается разно: у южного берега Крыма вода вверху имеет температуру в среднем — зимою около 5° С., весною около 10°, летом около 21” и осенью около 15°. Однако, от этой средней температурной нормы бывают колебания в ту и другую сторону довольно значительные; особенно поразительно понижение температуры здесь в самый разгар лета — иногда в Июле месяце, когда вдруг после 20 — 21° вода охладится до 12 — 15° С. (10 — 12° К.), что обыкновенно случается после сильного и упорного ветра с юго-запада, сгоняющего с поверхности моря нагретый слой воды вдоль берега к северо-востоку и прибивающего вместе с тем к берегу холодную глубинную воду.

Такие понижения температуры настолько неожиданны, что не подозревающий ничего купальщик, войдя в воду, опрометью затем выскакивает из неё, как бы под впечатлением ожога от ледяного холода. Мне случилось однажды в один из таких моментов понижения температуры быть свидетелем, как масса мелкой рыбы — молоди выбрасывалась из моря на берег, где местные жители и дачники набирали ее полные ведра и корзины. Я пробовал при этом только что выбросившуюся рыбу опять бросать в море и, к удивлению моему, рыбешка опять выбрасывалась на берег. Объясняется это тем, что вновь развившаяся с весны рыба привыкла в течение своей кратковременной жизни к теплой летней воде и не могла затем вынести внезапно наступившего холода 1).

1) Более полные сведения о Черном море можно найти в очерках проф. Андрусова и Зернова в издании Крымского Общества Естествоиспытателей: “Крым. Путеводитель”.

Черное море еще на заре жизни человечества пользовалось доброю славою и, между прочим, древние греки назвали его даже “Понтом эвксинским”, то есть морем гостеприимным. Они то и дело снаряжали экспедиции к далеким для них северным и восточным берегам его за хлебом и живностью, и “золотым руном”, а затем сплошь заселили их своими цветущими колониями, которые снабжали свою метрополию всем необходимым для жизни…

Вдали стоят как бы в дымке лиловые горы стеною, защищающие нас зимою от северной стужи. Под защитою этой стены, ближе к нам, среди живописно разбросанных скал зреют грозди янтарного винограда и благоухают рощи кипарисов и лавров. А воздух так прозрачен и чист, что дали как будто и нет вовсе, и глаз видит чуть не каждый кустик за много верст расстояния; грудь же легко, и свободно, и жадно вдыхает в себя этот чудный и живительный воздух без всякой примеси какой бы то ни было пыли, насыщенный ароматом кипарисов, можжевельников, лавров, кедров, сосен и других благоухающих деревьев, обильно растущих по всему побережью. А море! забудь о его мертвых глубинах и взгляни на его лазурь, на его искрящиеся волны и на вечный прибрежный прибой, на резвящихся вокруг нашего парохода дельфинов… разве это не жизнь и красота? Здесь все привлекает, живит и ласкает человека!

Я уже сказал раньше, что Черное море представляет собою последнее звено длинной цепи Средиземья. К этому следует прибавить, что наше море не только по своему географическому расположению звено Средиземья, но, что еще важнее и достойно внимания, некоторая часть побережья его входить в климатическую область Средиземья; в пределах нашего отечества таковы — южный берег Крыма и юго-западное побережье Кавказа.

Кстати, теперь то и дело приходится слышать название “Русская Ривьера” и название это то присваивается южному берегу Крыма, то — юго-западному берегу Кавказа; какой же из них в действительности имеет право на это название? Постараемся разобраться в этом вопросе.

Средиземноморская область велика и, конечно, очень разнообразна как по сухости местности или обилию дождей, так и по средней температуре лета и зимы, а в зависимости от этого — по привлекательности для жизни и по характеру растительности.

Из всей обширной средиземноморской области “Ривьерой” называется сравнительно небольшая часть ее по южному берегу Франции и верхней Италии, где защищенное от севера горами побережье имеет очень теплую и сухую зиму, что при всем известной красоте местности привлекает сюда из всей Европы больных и здоровых на зимние курорты.

Здесь все влечет к себе человека — местность поразительно красива живописным сочетанием гор, долин, скал, роскошной растительности и моря. Здесь средняя температура в январе 8° выше нуля, а дождей выпадает около 760 миллиметров в год, с максимумом весною и осенью и минимумом летом. Растительность здесь — типичная средиземноморская, субтропического характера, с большим количеством вечно зеленых хвойных и лиственных деревьев и кустарников и с некоторыми видами пальм.

На южном берегу Крыма местность едва ли уступить по красоте и живописности Ривьере. Средняя январская температура равна 4° (в дни, когда нет северного или северо-восточного ветра, термометр поднимается до 15°), а количество осадков около 500 миллиметров в год, с максимумом осенью и зимою и минимумом летом. Растительность здесь имеет тот же характер, что и на Ривьере, с обилием вечнозеленых хвойных и лиственных деревьев и кустов и даже пальм (хотя одного лишь вида Chamaerops) и с безоблачным небом в большую часть дней в году.

Летом средняя температура в полдень около 24° и жары здесь не ощущается; во всяком случае, летом здесь менее жарко, чем в степной части России, что объясняется, во 1-х, сухостью воздуха, благодаря чему здесь чувствуется легко и свободно, и во 2-х, легкими ветрами, так называемыми “бризами”, днем со стороны моря на сушу, а ночью — в обратном направлении.

Теперь обратимся к юго-западному побережью Кавказа. Расположенные с северо-востока окрестные горы вдвое — втрое выше, чем в Крыму, и поэтому местность еще защищенное от холодных северных и северо-восточных ветров, вследствие чего здесь еще теплое и средняя январская температура — около 7°. Количество осадков достигает в среднем около 1660 миллиметр. (Поти), а в Батуме даже до 2300 мм., в горах и того более — 4 метр. в год; осадки выпадают во все времена года с минимумом весною и максимумом летом. Так как зимняя температура здесь такая же, как на Ривьере, осадков же выпадает вдвое — втрое более, чем там, то растительность на Кавказе даже роскошнее, чем на Ривьере, совершенно субтропического характера с массою вечнозеленых растений, апельсиновых деревьев и разнообразных пальм, тогда как в Крыму апельсиновые деревья выживают только в оранжереях, а из пальм в садах, как сказано уже, разводится лишь один вид.

Итак — какая же местность может быть названа по всей справедливости “Русскою Ривьерой?”.

На этот вопрос можно ответить двояко: если кто желает созерцать или разводить лично роскошную субтропическую растительность во всех ее видах и во всем ее блеске и разнообразии, то для него “Русскою Ривьерою” может быть только Кавказское черноморское побережье, и он может только там видеть или разводить апельсиновые сады, пальмовые рощи и чайные плантации; желающие же провести некоторое время на юге просто для отдыха с целью побродить в живописной местности под безоблачным небом и сегодня, и завтра, и каждый день, или имеющие нужду укрепить свое здоровье виноградным лечением, купаньем, воздушными и солнечными ваннами — должны искать свою “Русскую Ривьеру” на южном берегу Крыма, памятуя, что на Кавказе воздух насыщен влагою и там душно, как в парнике или оранжерее, а ясных дней там мало и дождь выпадает чуть не каждый день; в противоположность же этому в Крыму сухо, ясно и солнечно, а бродить здесь по берегу моря или по горам и при этом дышать сухим, чистым и ароматным воздухом, одно наслаждение.

Относительно горной области Крыма самым интересным представляется вопрос о происхождении Крымских гор. Вопрос этот очень подробно разработан в “геологическом очерке” Крыма Н. Н. Клепинина и мне остается сказать в дополнение только несколько слов. И в отношении горной области наш Крым тоже может быть рассматриваем, как конечное звено окаймляющих с севера Европейское Средиземье областей от Гибралтара на западе до Кавказа на востоке.

1 См. Крым. Путеводитель.

На месте нынешнего Средиземья в отдаленной от нас глубине времен было море Тетис, занимавшее несравненно большую площадь, чем нынешнее Средиземное море. Море то в ширину простиралось приблизительно между среднеевропейской и среднероссийской массивно-кристалическою зоною на севере и такою же африканскою зоною на юге. В нем, конечно, происходило отложение из воды различных осадков, соответствовавших отдельным геологическим периодам, пока, наконец, силами природы началась перестройка рельефа земной коры в области моря Тетис.

Под влиянием какой-то чрезвычайной силы накопленные в течение долгих периодов отложения осадочных пород начали стягиваться в системы складок, которые тою же силою были неудержимо выдвинуты из недр моря в сторону материка, пока не встретилось непреодолимое для этого движения препятствие в виде зоны первобытных массивно-кристаллических пород, перед которою, как перед упором, складки нагромоздились местами в виде очень высоких хребтов.

Как последствие этого, произошли два явления: 1) бывшее море Тетис стало меньше площадью, но зато несравненно глубже, превратившись постепенно в нынешнее Средиземье с его глубинами в 5100 метр. в Бискайском заливе на западе, 4400 метр. в Ионийском море и 2245 метр. в Черном море, и 2) вдоль моря с северной его стороны в Европе, а отчасти и с южной стороны в Африке выдвинувшиеся из недр его складки образовали молодые горные хребты, состоящие по всей своей толще из изогнутых, сложенных и сжатых многочисленных осадочных пластов различных периодов мезозойской эры.

И у восточного последнего звена Средиземья, нашего Черного моря, из недр его образовались складки: наш скромный по размерам Таврический хребет и наиболее величественный из всей области Средиземья Кавказский.

Таврический горный хребет по окончании процесса своего образования был, конечно, выше, чем теперь; ныне же, хотя со времени зарождения его на свет и прошло очень мало времени по геологическому исчислению, нашему взору представляются, особенно в некоторых местах, только как бы развалины или следы от бывшей здесь прежде величественной постройки, например, на так называемых богазах между Чатыр-дагом и Демерджи с одной стороны и между Чатыр-дагом и Бабуганом с другой.

Итак, некогда образовался, в число прочих горных складок в области Средиземья, и наш Крымский хребет на месте части бывшего здесь моря, причем твердая складчатая масса его погрузилась в расплавленную жидкую массу земли или магму на глубину, большую по величине, чем возвышение складки над уровнем магмы, подобно тому как в полярных странах плавающие ледяные горы, возвышающиеся над водою на несколько десятков метров, погружены в воду на глубину в несколько раз большую.

Естественным и неизбежным последствием такого погружения в расплавленно-жидкую массу магмы чрезвычайно большого объема твердых горных пород должно быть как бы выдавливание магмы по сторонам вновь народившегося хребта в местах наименьшего сопротивления, со вздутием напластований складки в виде куполов или с выходом магмы по трещинам сдвигов или сбросов. И вот мы видим вдоль нашего хребта со стороны моря целую цепь выходов изверженных пород, начиная на востоке от горы Карадаг, недалеко от Феодосии. На протяжении этой приморской цепи имеются выходы, представляющие собою типичные лакколиты, каковы — Аю-даг, скала у Партенита, мыс Плака у Кучук-Ламбата и другие, имеющие вид куполов, опрокинутых несколько в сторону моря, что объясняется совершенно естественным наклоном выхода от хребта в сторону наименьшего сопротивления. Здесь же со стороны моря имеются и другого характера выходы — в виде гребней в направлении поперечном относительно главного хребта, поднимающихся вверх почти на высоту последнего; таковы гребни — Урага немного западное Алушты и Пиляки-Хыр у Лимен.

Такая же цепь выходов изверженных пород наблюдается вдоль главного хребта и с другой его стороны, с севера, в местностях — Эски-Орда, Курцы, Саблы, Бодрак и, наконец, в конечном пункте на западе у мыса Фиолента близ Георгиевского монастыря.

Все эти выжатые породы в начале после зарождения хребта были покрыты складчатыми наслоениями преимущественно глинистого сланца, но затем, со временем, вся эта кровля исчезла, главным образом, от размыва ее водою, и вот теперь кристаллические породы представляются нашему взору на дневной поверхности, причем некоторые из них тоже успели разрушиться, как, например, в Алупке, где они имеют вид хаоса из нагромождений громадных камней красивого серо-зеленаго цвета…

Но вот и Гурзуфская пристань и наши путники здесь сошли с парохода на берег с тем, чтобы отсюда отправиться к цели своего путешествия на Аю-даг.

По мере приближения к Аю-дагу становилесь все очевиднее, что им не подняться на эту гору с юго-запада, со стороны приютившегося здесь под защитою ее поместья г. Первухина — “Артек” Здесь склон горы настолько крут, что доступен только птицам.

Гора Аю-даг стоит совершенно особняком, как бы выросшая из недр моря. Она примыкает к берегу только одною поперечною стороною, а затем всею своею двухверстною длиною врезается в открытое море в юго-восточном направлении, в виде острого и длинного мыса. Объем массива этой горы над уровнем моря составляет свыше полутораста миллионов кубических саженей и вся масса его состоит из очень плотного, кристаллического сложения тяжелого камня, серо-зеленого цвета, без всяких признаков слоистости.

С боковых сторон горы на склоны ее как бы приподняты вверх слои метаморфизированного глинистого сланца, легко расслаивающегося на пластинки, осыпающиеся вниз.

Обособленность Аю-дага от материка, величина его и расположение, в виде глубоко врезывающегося в море мыса, отличают его от других прибрежных возвышенностей в Крыму и вместе с тем придают ему невыразимую прелесть и несравненную красоту, а особенно в тихую погоду и при ясном небе, когда вся гора отражается, как в зеркале, во всю свою громадную величину в блестящей поверхности моря.

Между материком и Аю-дагом расположена седловина, куда наши путники и направили свои шаги, рассчитывая на ней или за нею найти удобную тропу для восхождения на гору.

Как оказалось впоследствии, на северо-восточном склоне этой седловины, недалеко от хребта ее, действительно, начинается довольно удобная тропа, ведущая зигзагообразно к самой вершине горы, но ее не заметили и спустились к самому морскому берегу на север от Аю-дага, в имении г. Раевского “Партенит”, при небольшой деревушке того же названия, расположенной на крутом склоне береговой возвышенности.

Не пришлось, впрочем, жалеть, что судьба привела в эту местность. Здесь подкрепили свои силы отдыхом и скромною закускою из прихваченных дома припасов и купленных в местной пекарне бубликов, а расположенные вблизи утесы и скалы возбудили крайнее внимание со стороны прибывших.

Непосредственно от скалы, на крутом склоне которой раскинулась в живописном беспорядке деревушка Партенит, вдается мысом глубоко в море каменный утес, представляющий большой интерес и наружным своим видом, и составляющею его каменною породою.

По наружному виду утес этот представляет собою правильной формы купол, ось которого наклонена в сторону моря приблизительно под углом 45° к горизонту. Диаметр его около 20 саж. Порода составляющего этот утес камня, как и других прибрежных скал в Партените, по цвету, плотности и составу такая же, как порода камня Аю-Дага.

Купол этот не представляет собою цельного монолита, а состоит из отдельностей с совершенно правильными гранями в плоскостях — а) параллельных между собою и направленных нормально к оси купола и б) проходящих через ось купола.

Здесь в прибрежных скалах производится правильная разработка этого камня, в виде так называемых кубиков, вывозимых отсюда парусными судами в прибрежные города и местечки для уличных мостовых. Такая же разработка кубиков производится и на приморском восточном склоне Аю-дага.

Отдохнув и закусив, путники наши направили свои стопы к цели своего путешествия — Аю-дагу.

Оказалось, что по северному склону горы, невдалеке от берега моря, проложена наверх довольно пологая и широкая тропа как для пешеходов, так и для прогона вьючных лошадей и вообще домашнего скота, гоняемого на горные пастбища и обратно.

По этой тропе пришли к расположенным на поляне, недалеко от верхнего ребра горы, остаткам каких-то бывших здесь каменных стрости, признаком которых теперь служат следы каменной кладки, как бы фундаментов стен на известковом растворе.

Отсюда открывается захватывающе-чудный вид на далекое пространство, на горы и морской берег. Уже ради одного этого стоит взойти на Аю-даг.

От поляны, на которой расположены остатки древнего строения, тропа вьется по склону горы в виду моря, в юго-западном направлении, вдоль обрыва над морем юго-восточной оконечности Аю-дага.

Прохождение по этой тропе произвело неизгладимое впечатление, так как красота природы здесь сказочная по яркости красок, изломам диких горных обрывов и общему сочетанию их с густою зеленью роскошной растительности и лазурью синего моря, плещущего свои волны глубоко-глубоко внизу, под обрывом, о прибрежные камни.

Каждый поворот по этой тропе открывает все новые и новые красоты, и испытывалось здесь чувство невыразимого блаженства от созерцания природы во всей ее неописуемой красе. Каждый из нас здесь чувствовал и переживал то, что вылилось из восторженной души Иоанна Дамаскина словами вдохновенного поэта А. Толстого:

Благословляю вас, леса,

Долины, нивы, горы, воды,

Благословляю я свободу

И голубые небеса!

И посох мой благословляю,

И эту бедную суму,

И степь от краю и до краю,

И солнца свет, и ночи тьму.

И одинокую тропинку,

По коей, нищий, я иду

И в поле каждую былинку,

И в небе каждую звезду!

О, если б мог всю жизнь смешать я,

Всю душу вместе с вами слить;

О, если б мог в мои объятья

Я вас, враги, друзья и братья,

И всю природу заключить!

Тропа привела совершенно неожиданно к расположенному вблизи юго-восточной оконечности горы деревянному зданию особого наблюдательного поста, где застали живущих там нескольких матросов, которые предложили гостеприимно отдохнуть под сенью своего жилища и утолить жажду.

Отсюда повернули в северо-западном направлении к вершине горы. Путь этот был крайне утомителен, так как тропа на всем протяжении от юго-восточной оконечности горы до вершины ее проложена в сплошном густом лесу из старых очень высоких лиственных деревьев, все пространство между которыми покрыто густою зарослью кустарников и древесных побегов. К этому следует прибавить, что порубщики леса нарочно или по небрежности завалили всю тропу отбросом из переплетшихся между собою ветвей, чрезвычайно затрудняющих прохождение по тропе.

На всем протяжении этого пути путник ничего не видит, кроме окружающих его со всех сторон деревьев и даже с вершины горы — 270 саж. над у р. м. — не открывается из-за деревьев никакого вида на окрестности, и в утешение остается одно только сознание, что отсюда, если бы не было деревьев. вид был бы ни с чем несравнимый, но… утешение это, конечно, небольшое, и следует признать, что путь вдоль хребта Аю-дага и утомителен, и порядочно скучен.

Для спуска удалесь выискать тропу, которая, спускаясь с горы крутыми зигзагами, привела к упомянутой ранее седловине между Аю-дагом и материком.

А знаете ли что, ведь мы попали в непростительный просак! — сказал кто-то. Ходили-ходили по Аю-дагу, а самого главного-то и не видали. Ведь там, по описанию путеводителей, имеются развалины монастыря и крепости, а вот мы с вами ничего этого и не видали!

Все в большом смущении некоторое время постояли. — Прошлого не вернешь, и теперь поправить ошибку нашу уже нельзя, так как теперь наша главная задача — возвратиться в Суук-су или Гурзуф к отходу обратного парохода, чтобы попасть на ночлег домой. Да и какие там эти развалины? Бог их знает. Не похожи ли и они на те следы каменной кладки, что мы видели при восхождении на Аю-даг со стороны Партенита? Если они такие же, то никакого интереса в них нет, и Бог с ними!

С этими словами наши путники двинулись отсюда в обратный путь по направлению к Суук-су.

Нужно было торопиться, так как скоро показался из-за мыса Аю-дага вечерний и последний на сей день пароход из Алушты, и если бы его пропустить, пришлось бы заночевать в Суук-су или Гурзуфе, что в планы не входило.

Прошла минута другая, как путники наши были уже на палубе парохода, благословляя законченный благополучно волшебно-чудный день.

ОЧЕРК II

Из Симеиза в Ай-Тодор

Через некоторое время по возвращении с Аю-дага отправились в Ай-Тодор.

В этой местности когда-то очень давно произошел грандиозный сброс с главного хребта, от которого, вероятно, нависавшая в сторону берега значительных размеров часть отделилась и затем осунулась вниз к морю, покрыв мощною своею толщею основную породу склона южного побережья — глинистый сланец, который, таким образом, погребен здесь на большой глубине.

Такой характер имеет местность на громадном пространстве, на протяжении, считая по верхнему шоссе, от Гаспры до Ореанды. — Поверхность склона покрыта или скалами, или нагромождениями больших камней, или почвою, похожею на красную глину, но представляющею собою ни что иное, как продукт разложения того же известняка.

На всем этом пространстве нет вовсе естественных источников и тогда как в соседних местностях растительность поражает своею мощностью и чрезвычайным разнообразием, здесь до недавнего времени произрастали лишь можжевельник и низкорослый дубняк; пресную же воду к редко разбросанным хуторам и дачам подвозили бочками или же собирали от выпадающих необильных дождей и хранили в устроенных в земле цистернах.

Но так было до недавнего времени; в последние же годы жизнь здесь забила ключом, благодаря энергии и заботам местных землевладельцев. Теперь устроен обильный водою водопровод из высоко расположенных горных источников, обильно орошающий местность; и там, где раньше рос лишь однообразный можжевельник, теперь глаз видит всюду роскошную субтропическую растительность в красиво разбитых парках и садах и тучные виноградные плантации.

Берег окаймлен почти вертикальным скалистым обрывом, в котором обнажаются напластования, представляющие глубокий интерес для наблюдателя.

Тогда как весь главный хребет с его отрогами и оторвавшимися от него скалами и камнями, разбросанными отдельно и в нагромождениях — хаосах, состоит из довольно твердой каменной породы — юрского мраморовидного известняка, лишенного видимой слоистости и каких-либо окаменелостей, под Ай-Тодором и на некотором расстоянии от него обнажаются совершенно правильные напластования слоев явственно осадочного происхождения.

Так, у Тихой пристани пласты, поставленные к горизонту под углом около 45”, чрезвычайно богаты окаменелостями, главным образом, раковинами брюхоногих моллюсков “нериней”, которых там такое изобилие, что нот, кажется, отдельного даже мелкого осколка, в котором не было бы этих раковин. Кроме них обнажаются торчащие из камня окаменелые кости какого-то огромного животного. Следуеть полагать, что нижние пласты также таят в себе очень много интересных окаменелостей, в ожидании, что кто-нибудь вскроет эти таинственные иероглифы и прочтет закрытую пока страницу истории земли.

Непосредственно под маяком и несколько далее на запад из берегового обрыва повсюду обнажаются подобные напластования, чрезвычайно богатые остатками давно уже угасшей жизни.

Поражает наблюдателя своею неожиданностью и загадочностью обильное вкрапление в массу камня небольших кусков какой-то очень хрупкой массы совершенно черного цвета, по виду похожей на обыкновенный древесный уголь.

Поднявшись вверх от берега моря на площадку маяка, наши путники увидели с западной стороны от него, на пологом склоне возвышенности, обнаруженные раскопками, произведенными здесь, следы древнего римского поселения I — II веков по Р. X., когда римляне для укрепления своего суверенного по отношению к Босфорскому царству положения содержали здесь свой гарнизон и небольшой флот. Поселение это предполагают соответствующим упоминаемому Птоломеем “Харксу”, что означает “укрепленное место” (последние строки заимствованы из книги: “Россия”. Полное географ. описание нашего отечества. Под редакцией В. П. Семенова-Тянь-Шаньскаго”. Т. XIV, стр. 753 — 754).

За Ай-Тодорским мысом на запад по берегу моря лежать владения, представляющие глубокий интерес как по образцовому, многосложному и широко раскинутому хозяйству в обширных виноградниках, парках и садах, так и по красоте дворцов и обширности хозяйственных построек. Между имениями “Чаир” и “Дюльбер” расположена, между прочим, на берегу моря вилла “Барбо”, принадлежащая г-же Н. Н. Крамарж и достойная внимания по своей изящной, высоко художественной архитектуре.

Первоначальный проект этой виллы был составлен известным в Праге архитектором Котера. В 1904 году уже были произведены работы по планировке местности и по устройству террасных и подпорных стен, как владелица признала, что запроектированные первоначально фасады дома в новом стиле мало подходят к характеру местности и что всем особенностям местной природы более соответствует греческий стиль, в котором, по ее заказу, и разработаны вновь фасады виллы инженером Татариновым, взявшим на себя дальнейшее руководство постройкою, закончившеюся вполне в 1907 году.

Теперь, когда она во всей своей красе обрисовывается своими стройными контурами на фоне далеких лиловых гор, зелени окружающего ее парка и прибрежных скал, всякий согласится, что владелице пришла благая мысль облечь свое жилище в формы благородного греческого стиля, родившегося и развившегося в такой же по характеру своему местности, как наш Крым с его горами, лазоревым морем, стройными кипарисами и безоблачным небом.

Небольшая по величине вилла эта поражает посетителя красотою и вместе с тем изящною простотою форм. Особенно красива галерея, идущая от дома в восточном направлении, поворачивающая под прямым углом к морю и заканчивающаяся павильоном — беседкою, возвышающеюся над прибрежным парком. Каменные колонны этой галереи, обвитые снизу до верху гирляндами винограда, представляют собою нечто волшебное по красоте и изяществу, навевающее грезы о давно прошедшем времени дивной Эллады.

Покидая этот чудный уголок, нельзя было не выразить сожаления, что мало в Крыму, где все так напоминает Элладу, применяется при постройке дач греческий стиль.

Уже за много веков до Р. X. в Крыму появились греческие колонии, из которых главные, Херсонес на западе и Пантикапея (Керчь) на востоке, в течение 6 — 7 веков держали верховное главенство над всею страною. В 1 веке по Р. X. владычество перешло к римлянам, а позднее, как бы по наследству от них, к Византийской империи, развившейся на территории бывшей Эллады и ее колоний.

Только в 1475 г. татары в союзе с турками овладели горною частью и южным побережьем Крыма, а в 1783 году Крым перешел во владение нашего великого отечества.

Теперь в Крыму, как и везде в культурном мире, старательно изучаются памятники и остатки живших здесь народов, с раскопками их городищ и мест их вечного упокоения. На основании этого изучения по всей справедливости следует признать, что больше всего следов от своего пребывания здесь и памятников своего искусства, и при том искусства высочайшего совершенства, оставили греки, поселившиеся на заре истории страны.

Теперь с каждым годом обнаруживается все более и более обилие и разнообразие этих памятников, внушающих удивление красотою и гармоничностью форм, и производимые повсеместно раскопки дают обильнейший материал, заполняющий собою местные и столичные музеи в виде разнообразных предметов искусства, роскоши и домашнего обихода древнегреческой жизни.

Скоро подошли по морскому берегу к поместью графа Сумарокова-Эльстон князя Юсупова, расположенному в местности “Кореиз”, и не могли не отдать дани восхищения благоустройству и красоте этого прекрасного во всех отношениях имения. Все здесь носить следы чрезвычайной любви и постоянной заботливости со стороны владельца к своему поместью. По всему протяжению берега в пределах имения, от Дюльбера до Мисхора, устроена отличная набережная из тесаного камня. На широкой площадке у пристани поставлена очень хорошей работы бронзовая статуя Афины-Паллады на каменном пьедестале. В стороне от набережной, на брошенном природою в открытом море большом камне, укреплено бронзовое же изваяние купающейся Наяды. В конце, на границе с Мисхором, устроен фонтан, украшенный бронзовыми фигурами — молодой татарки, берущей воду у фонтана в сосуд, и наблюдающего за нею из-за камня татарина. Над набережною по склону горы разбить чудный парк, представляющий интерес не только своею растительностью, но и многочисленными, разбросанными в нем предметами искусства.

Далее на запад расположен всем известный “Мисхор” с многочисленными имениями и дачами.

В Мисхорской долине, довольно высоко над морем, примерно посредине между шоссе и берегом, обращает на себя внимание очень редкий экземпляр тысячелетнего дуба, под сенью которого стоит скромная татарская молельня.

Случившийся здесь старик татарин рассказал следующую легенду, связанную с этим дубом: “Много веков тому назад недалеко отсюда была битва, с поля которой пришел сюда витязь, державший в руках свою голову; витязь этот обратился к местным жителям с просьбою похоронить его под этим дубом, что и было вслед за сим исполнено. Над прахом витязя была построена сперва церковь, которая затем, в последующие времена, была разрушена, а теперь на том месте стоит татарский молитвенный дом”.

Пройти оставшееся расстояние до Алупки было не трудно, так как Мисхор, с его длинными и широкими аллеями стройных кипарисов в поместье г. Токмакова и обширным и живописным парком во владении гр. Шувалова, представляет собою чудное место для прогулки, где на каждом шагу взор путника встречает то красивую дачу с цветниками, то обширную и великолепную оранжерею с выставленными апельсиновыми деревьями, усыпанными зрелыми плодами, то живописную группу деревьев, манящую прохожего понежиться под свою сонь.

За парком путник вступает в создавшийся в недавнее время поселок “Новый-Мисхор” на земле гр. Шувалова, где каждая дача спорит с другою по красоте расположения или по затейливости своей архитектуры.

За этим поселком путь постепенно поднимается на прибрежную возвышенность, на вершине которой стоить небольшой обелиск, в пьедестале которого с двух противоположных сторон врезаны чугунные доски с изображениями гербов с одной стороны гр. Шувалова, а с другой — кн. Воронцова с девизом. “Semper immota fides” (всегда неизменная верность). Отсюда начинаются владения кн. Воронцова.

Непосредственно за упомянутою возвышенностью расположены обширные виноградники с винными погребами посредине, а за ними начинается Алупкинский парк.

На южном берегу Крыма есть много общественных и частных садов, парков и рощ, но Алупкинский стоит вне всякого сравнения, как по обширности — он занимает свыше тридцати десятин — так и по красоте расположения, богатству и крайнему разнообразию растительности. Природа сама как бы отметила этот излюбленный ею уголок южного побережья Крыма и сосредоточила здесь все, чем она так щедро наделила этот край; тут на сравнительно небольшом клочке земли можно встретить представителей флоры как горной части Крыма в их естественном состоянии, так и побережья его; это разнообразие растительности объясняется крайним разнообразием топографии местности, простирающейся от берега моря до высоты около ста саженей над уровнем моря, с разбросанными по поверхности отдельными скалами и камнями и нагромождениями их, а также обилием воды, в виде протекающих здесь горных ручьев.

Из местной Крымской флоры, в ее естественном состоянии, здесь можно видеть горную Крымскую сосну, в виде очень почтенных по возрасту экземпляров, и между прочим, так — называемое “драконово” дерево (Arbutus Andrachne), красноватого цвета, вечнозеленое, произрастающее в Крыму в диком виде только в неприступных обрывах скал и не поддающееся пересадке и культивировке.

Кроме разнообразной естественной растительности, в парке насаждены с большим вкусом представители всех видов субтропической и Кавказской флоры, которые могут вынести климат южного берега Крыма. Здесь можно встретить редкие по красоте экземпляры платана (чинар на Кавказе), пробкового дуба, сладкого съедобного каштана.

Алупкинский парк, хотя и представляет собою частную собственность владельца имения, кн. Воронцова, но предоставлен им в общественное пользование, что дает громадное преимущество Алупке перед многими курортами и в особенности перед Ялтою, имеющею крошечный общественный садик, чуть не в одну десятину площадью.

Но самою выдающеюся и, можно сказать, исключительною особенностью Алупкинскаго парка служить его так называемый “хаос”, представляющий собою нагромождение в очень красивом и грандиозном беспорядке скал и громадных камней дикого серо-зеленого цвета, такой же породы изверженного происхождения, из которой состоит гора Аю-даг и другие подобные ей возвышенности.

Хаос Алупкинскаго парка производить впечатление загадки; откуда, в самом деле, появилась эта масса нагроможденных друг на друга скал и громаднейших камней? Это не излившаяся из недр земли магма, в виде куполообразного лаколлита, как Аю-даг или мыс Плака; это — в полном смысле слова хаос, происшедший как бы после какой то катастрофы, разрушившей то, что было раньше на этом месте…

Заинтересовавшись происхождением его, обошли мы его весь вместе и порознь, и на том основании, что пределы хаоса ограничены определенно с востока, запада и севера пространством парка, а с юга — морем, вне же парка с севера признаки хаоса совершенно исчезают и вдоль шоссе, например, нет среди местных камней ни одного изверженной породы, порешили, что месторождение кристаллических глыб следует искать здесь же, в самом парке.

Было обращено внимание на расположенное на верхней границе парка довольно глубокое ущелье, южный склон которого, хотя и крутой, но покрыт между набросанными здесь отдельными камнями почвою с произрастающими на ней кустами и травою, северная, же сторона этого ущелья скалиста и обрывиста и завалена вверху и у подошвы в беспорядке громадными камнями; из этого ущелья по направлению к востоку как бы устремляется громадный поток таких же камней, покрывших собою большую площадь. В этой части ущелья среди груды камней выделяется материковая стона, на живописной вершине которой стоит дом, очень похожий и по форме, и по положению своему на всем известное, теперь уже разобранное “Ласточкино гнездо” на крайнем северо-восточном мысу Ай-Тодора (теперь там построено более грандиозное и роскошное здание). Это ущелье представляет собою как бы центр или исток “хаоса”, откуда громадные камни обвалились и рассыпались во все стороны и, конечно, более вниз к морю, чем вверх.

В недрах наслоений глинистого сланца, по-видимому, некогда образовалась трещина, по которой поднялась вверх магма под влиянием той же силы, которая подняла знакомые уже нам лакколиты в других местах, и затем на некоторой высоте разлилась в виде шляпки гриба под верхними наслоениями сланца, приподняв последние соответственно вверх.

Прошли века, размылись верхние слои глинистого сланца, так что обнажилась шляпка нашего гриба; а дальше размылись или сползли вниз под влиянием ключевых вод и нижние слои сланца под шляпкою, потерявшей, таким образом, опору, на которой она держалась, вследствие чего шляпка эта раскололась и развалилась на отдельные глыбы и камни, рассыпавшиеся по местности и скатившиеся в море, образовав тот живописный “хаос”, который служить теперь лучшим украшением парка и вместе с тем дал обильный материал для возведения всех дворцовых построек.

В здании Алупкинскаго дворца все удивительно гармонично; это — какая-то захватывающая титаническою силою своею архитектурная симфония, могучие аккорды которой составляют удивительную гармонию с окружающею природою. Нельзя не испытывать высшего восторга, почти чувства блаженства, созерцая в ясную лунную ночь удивительное сочетание стройных контуров этого творения человека с недосягаемо возвышенными и легкими, как мечта, контурами творения природы — далекого Ай-Петри. Можно часы, всю ночь просидеть на так называемой львиной террасе и не перестать любоваться этою чудною картиною, постоянно меняющей свои тона…

Все в этом здании поразительно, невиданно красиво: стиль, грандиозность, материал, выполнение, живописность расположения…

Путь из Алупки в Симеиз идет мимо всех зародившихся и развившихся в последнее время в этой еще недавно пустынной местности дачных поселков, отдельных дач и благоустроенных санаторий. Несмотря на усталесть, чувство голода и на то, что день уже вечерел, мы не могли противостоять желанию проникнуть в расположенную в начале Симеиза усадьбу среди обширного парка, где еще недавно жил и умер в 1912 году один из плеяды славных сотрудников эпохи великих реформ, граф Милютин.

В настоящее время имение Симеиз гр. Милютина после его смерти перешло, по его завещанию, во владение Всероссийского Красного Креста.

ОЧЕРК III

На запад от Симеиза.

Выйдя из Нового Симеиза и обогнув южную оконечность горы “Кошки”, мы круто повернули в гору по Лименской долине, по тропе, перескакивающей здесь с камня на камень, с утеса на утес, мимо поместий г.г. Филибера, Пономарева и Македонского, курорта Общества борьбы с туберкулезом и деревни Лимены, и скоро выбрались на верхнее шоссе у каменного столба с надписью на мраморной доске “Лимены, г.г. Филибер”. Повернув по шоссе несколько назад — на восток, прошли в этом направлении около полуверсты для того, чтобы осмотреть находящееся здесь немного выше шоссе чудо природы вертикальный камень, высотою около полутора саженей и в наибольшем поперечном измерении около полутора аршин, суживающийся и к верху, и к низу и стоящий как бы одною точкою на столообразной скале.

Камень этот виден с шоссе. Расположен он со своим основанием у русла речки, протекающей ниже по Лименской долине и состоит из мелких отдельностей, сцементированных довольно рыхлою массою серо-зеленого цвета зернистого сложения. Издали казалось, что достаточно пальцем толкнуть этот камень, чтобы он свалился со своего основания, но на самом деле все усилия свергнуть его были тщетны и, не дрогнув, он остался незыблем, во славу природе, на своем пьедестале.

От Ак-Таша (стоячаго камня) мы вновь направились на запад сперва по шоссе, а затем в недалеком расстоянии от упомянутого выше пограничного столба, повернули вверх по проезжей грунтовой дорого, проложенной у подошвы горы “Хыр”, представляющей собою конец отрога от главного хребта в юго-западном направлении. Весь отрог этот с начальною возвышенностью “Пиляки” главного хребта сложен, как уже сказано выше, из изверженной породы.

По пути попадаются крупные обломки шаровидных стяжений глинистого сланца. Один такой обломок был разбить, и в центре стяжения оказалось крупное зерно, следует полагать, сернистого колчедана.

У подошвы южного конца г. “Хыр”, при самой дороге находится единственное на всем осмотренном побережье месторождение настоящей с кусками как будто чистого белого каолина жирной глины, которую местные жители оценили по достоинству, увозя ее оттуда возами, вероятно, для кладки печей и очагов. На присутствие этой глины, в виде слоя большого распространения, между прочим, указывает масса водных ключей, выбивающихся здесь повсеместно по склону долины.

Дорога ведет в чудную по красоте горную широкую долину, защищенную с севера главным хребтом, а с востока и запада высокими возвышенностями — “Пиляки-Хыр” и “Исар” и открытую только со стороны теплого юга. Долина это расположена приблизительно по меридиану дер. Кекенеиз.

Здесь все создано природою для основания поселка или горного курорта: местность, как уже сказано, прекрасно защищена от всех холодных ветров и открыта с широким горизонтом на юг; расположение ее возвышенное — от 200 до 300 саж. над уровнем моря; почва тучная и плодородная, на что, между прочим, указывает обилие отдельно стоящих без всякого ухода за ними плодовых деревьев, дающих и теперь крупные и вкусные плоды — яблоки и груши; очевидно, это остатки некогда бывших уже здесь садов; местность обильно орошается ключевою водою… И при всем том местность поражает зрителя абсолютною пустынностью и полным безлюдьем; кое-где только виден пасущийся скот.

Спустившись на шоссе, направились к “Мердвену” или “Шайтан-Мердвену” (лестница или чертова лестница), верстах в 9 от Байдарских ворот на восток, сделали привал для отдыха и подкрепления сил и невольно вспомнили очаровательные “Очерки Крыма” Е. Маркова.

“Южный берег, это — титаническая теплица. Сплошной каменный хребет в 4000-5000 фут. высоты, верст в сто длины, отгородил от набега полярных вьюг и иссушающего степного зноя узкую ленту морского берега, который южное море нежит своим влажным и теплым дыханием”…

“Не удивительно же, что и попасть в этот рай стоить труда. Обрыв каменной ограды тут не допустил никаких компромиссов, никаких постепенностей. Стона кончается, лезь с нее, как знаешь, хоть по лестнице. И действительно, вовсе не так давно на южный берег так-таки и спускались по лестнице! Татары называют ее чертовою лестницею — “Шайтан-Мердвен”, и нельзя не назвать. Это — чертова лестница, которую еще древние Генуэзцы звали Scala. Она немного подальше Байдарских ворот, в окрестностях Кекенеиза1), и в стороне от шоссе. Верно, еще Лестригонские людоеды Гомера строили ее или ходили по ней. Для жалких размеров нашего человеческого племени она слишком громадна. Она приноровлена к шагам титанов, она по вкусу и по плечу одним циклопам. Гигантские ступени вырублены почти в отвесной скале. Маленькая крымская лошадь должна ложиться чуть не на брюхо, чтобы растянуть ноги от одной ступени до другой”…

1) В действительности — в окрестностях Мухалатки и в 81/2 верст, от Кекенеиза.

Так вот какой этот Мердвен, а мы наивно собрались взобраться по нем на ту сторону хребта. Как же мы взойдем по нем, когда он по плечу одним титана м и циклопам? На всякий случай решили попробовать и со страхом и трепетом тронулись в путь.

По мере поднятия вверх все ожидали, что впереди непреодолимые препятствия, в виде титанических ступеней, на которые придется взлезать с большим трудом, но к удивлению и полному разочарованию, прошли весь путь от низа до верху и никаких препятствий для самого обыкновенного пешехода на своем пути не встретили. Шли не спеша, самым обыкновенным шагом, даже с установкою два раза аппарата по пути, и весь путь от шоссе до верха Мердвена совершили в 25 минут и то потому, что в компании шел старый Вакула своим стариковским шагом, одна же молодежь, наверно, взбежала бы по Мердвену в четверть часа.

Тропа по Мердвену произвела впечатление высохшего ложа ручья, с беспорядочно наваленными камнями по руслу; в двух — трех местах по пути заложены поперечные жерди для образования ступеней; правильно вырубленных ступеней в скале мы на всем пути подъема не заметили.

“Очерки Крыма” Е. Маркова вдохновенное и глубоко поэтическое произведение, проникнутое насквозь чрезвычайною любовью к описываемой местности. Я всегда с восторгом прочитываю отрывки из этих очерков, отдыхая при этом душою. Это положительно любимая моя книга. Но, конечно, как поэтическое произведение, очерки эти не могут, да, пожалуй, и не должны давать точные топографические подробности.

Мердвен, действительно, был до недавнего сравнительно времени одним из главных перевалов через главный хребет, к которому с обеих сторон подъезжали по обыкновенным колесным дорогам — со стороны севера к верхней площадке над Мердвеном и со стороны южного берега к нижней площадке у подошвы его, а самый спуск с хребта вниз или подъем на него вверх совершался пешком, с перевозкой тяжестей вьючными лошадьми.

Относительно того, что южный берег Крыма представляется теплицею, защищенною стеною главного хребта от “полярных вьюг”, я вполне согласен, но вместе с тем следует признать, что природа-строитель этой теплицы для чего-то в защитной стене ее допустила разрывы, через которые эти самые полярные вьюги прорываются в теплицу и сильно охлаждают ее зимою. Мне не раз приходилось видеть, как через Мердвен, так же как и через Байдарскую седловину, высшая точка которой имеет отметку 276 саж. над у. м., то есть такую же, как и Мердвен, северный ветер гонит холодные снежные тучи, стремительно затем спускающиеся вниз по сторонам побережья.

Отдохнув немного здесь, отправились по дорого к деревне “Скели”. Название это произошло от итальянского слова “Scala”, что означает лестница”, и указывает как бы на какую-то связь между этою деревнею и Мердвеном. Связь между ними, действительно, была и заключалась в том, что транзитный путь с западной части Крымского полуострова к южному берегу Крыма через деревню Скели и дорога от Мердвена до Скели на протяжении около 7 верст была весьма важным для всей страны путем, вследствие чего в свое время были произведены большие затраты на ее устройство, с вырубкою полотна ее в сплошной известковой скале на большом протяжении.

Дорога от Мердвена идет сперва по легкому склону горы чудным буковым лесом, а затем вскорости вступает в скалистое ущелье, по которому протекает один из притоков “Черной речки”. Весь путь живописен и приятен, так как склоны ущелья покрыты лесом, дающим тень и прохладу.

К сожалению, на этот раз не хватило времени для ознакомления с чрезвычайно интересными окрестностями деревни, о которых приходилось много слышать; подкрепив немного силы, пришлось тронуться в обратный путь через Мердвен в Мухалатку.

Путь идет с версту по шоссе, а затем по очень хорошей дорого в имение г. Кокорева Мухалатку, и по этой дороге, пользуясь прямою тропой, очень быстро сбежали к берегу моря.

Начальным пунктом дальнейшего путешествия обратно к Симеизу была прибрежная скала, по-видимому, изверженного происхождения, а затем широкий пляж из мелкой, не дающей, никакой мути в воде гальки, и прекрасно устроенное шоссе к этому пляжу от дома владельца имения. В одном месте шоссе разрезает небольшой хаос из громадных камней красивого темно-зеленого цвета изверженной породы, а затем шоссе покидает берег и поднимается в гору, вследствие чего нужно было его оставить и продолжать путь по прибрежной тропе, которая привела к очаровательной беседке над берегом моря — точной копии всем известной такой же беседки в Ореанде.

Вверху над беседкою, среди парка, расположен обширный владельческий дом очень сложной и смешанной архитектуры. Вдали за домом высится громада главного хребта с резким понижением посредине. В левом, западном углу этого понижения и расположен упомянутый выше Мердвен.

Вокруг дома, среди групп кипарисов и других экзотических растений, разбиты обширные цветники, с массою роз всевозможных сортов и других цветущих и декоративных растений.

Среди цветников разбросаны в живописных группах разнообразной формы крупные осколки упомянутого выше камня. Вся обширная территория имения г. Кокорева представляет собою громадный парк с разделанными и очень хорошо содержимыми аллеями и дорожками среди природной, первобытной растительности и частью между искусственными насаждениями. Здесь масса кипарисов, кедров и сосен, наполняющих воздух смолистым ароматом, с наслаждением вдыхаемым грудью.

Дорога к морю идет мимо живописной имитации классических развалин в юго-восточном углу парка, по крутому откосу довольно глубокого оврага, оканчивающегося на берегу моря широким пляжем, очень удобным для купанья и вместе с тем совершенно пустынным. Пляж замыкается с востока утесом, спускающимся непосредственно в море и похожим и по наружному своему виду, и по составу породы на утес, уже осмотренный нами сегодня.

Отдохнув и освежившись купаньем, тронулись в путь вверх по оврагу на гребень хребта, откуда увидели очень красивую скалу “Ифигению”, отделенную от гребня небольшою и неглубокою долиною. Скала чрезвычайно живописно обрисовывалась своими очертаниями на темной лазури моря.

Интерес этой скалы усугублялся посвящением ее имени Ифигении, дочери царя Агамемнона, вождя греческих народов, по Илиаде Гомера ополчившихся на вражескую Трою, отделенную от них безбрежным морем.

Перед этим Агамемнон имел неосторожность убить на охоте посвященную богине Артемиде невинную лань. Оскорбленная Артемида послала судам с греческими воинами противные ветры, обрекшие их на продолжительное бездействие. Наконец, всемогущие боги объявили свою волю грекам устами верховного жреца, что попутный ветер будет ниспослан им при условии принесения в жертву разгневанной богине любимой дочери Агамемнона, девственницы Ифигении, на что был вынужден дать согласие свое царь Агамемнон. Уже был занесен нож на жертвеннике над нею, но вдруг спустилось облако, под покровом которого сжалившаяся над девою Артемида отняла ее у смерти и унесла в Тавриду, где она и осталась жрицею спасшей ее богини.

Впоследствии судьба, по легенде Гомера, забросила в Тавриду и брата Ифигении Ореста с другом его Пиладом, потерпевших кораблекрушение у скалистых берегов той страны, над которою главенствовала Дева-богиня. По обычаям страны, заброшенные в нее чужеземцы Орест и Пилад должны были быть принесены в жертву Деве-богине, главная жрица которой Ифигения узнала в одном из них своего брата и затем хитростью спасла их обо-их от смерти и дала возможность возвратиться в родную Элладу.

Итак, скала, которая теперь предстала нашим взорам носит имя легендарной дочери вождя греков в Троянской войне Агамемнона — Ифигении. Не на этой ли скале и’ жертвенник был Девы-богини? И не у тех ли утесов, спускающихся в морскую пучину своими мрачными обрывами, разбился корабль Ореста и Пилада?

На верхней площадке “Ифигении” наши путники нашли осколки обожженных кирпичей и глиняной посуды. Скала эта, как и близкие ей утесы, изверженного происхождения.

Оставив поэтические утесы и скалы и направившись далее на восток, невдалеке от ИфигенИи вступили в тихий и уютный “Кастрополь” с обширною, состоящею из нескольких домов усадьбою, где устроен первоклассный и прекрасно содержимый пансион.

Местность Кастрополя, окруженная со всех сторон неприступными обрывами и открытая только в сторону моря и теплого юга, представляет собою чудный уголок, совершенно защищенный от холодных ветров. Пляж здесь широкий и покрыть мелкою, не размываемою водою галькою и чистым крупным песком.

Благодаря защищенности места от холодных ветров, обилию родниковой воды и тучной плодородной почве, небольшой парк вокруг усадьбы блещет роскошною субтропическою растительностью, дающею тень и прохладу в самые жаркие дни.

Три отдельных дома, составляющие усадьбу в Кастро-поле, соединены между собою крытою галереею, в которой устроена летняя общая для всех жильцов столовая. Всех комнат в усадьбе, сдаваемых в наем приезжим, около 30; в числе комнат имеется зал с хорошим роялем, предоставляемый в общее пользование жильцов.

Благодаря уединенности и отдаленности от сколько-нибудь значительных населенных пунктов, Кастрополь представляет как бы отдельный мирок, в котором все временное население составляет кружок очень хорошо знакомых между собою людей; всякий вновь приезжающий в пансион принимается в этот кружок, как желанный сочлен его. Все сходятся уже с утра за общим чаем и затем проводят время, разбиваясь на группы, в прогулках и экскурсиях, катанье на лодках или верхом, играх и т. п. Нередко собираются в зале, где зачастую заправские артисты из числа приезжих развлекают публику и себя пением, музыкой, декламацией…

Много нужно было проявить силы воли, чтобы принудить себя, наконец, подняться и покинуть гостеприимную сень галлереи-столовой в Кастрополе и отправиться в дальнейший возвратный путь в Симеиз. По пути остановились у фонтана в парке, где запили свою скромную трапезу ключевою водою.

Выйдя из парка и поднявшись по тропинке по крутому обрыву прилегающей возвышенности, приостановились, чтобы бросить последний прощальный взгляд на уютный и гостеприимный Кастрополь, подаривший несколько минут высокого наслаждения. С высоты местность представляется как бы местом провала — она окружена со всех сторон крутыми обрывистыми склонами, в которых обнажаются правильные напластования глинистого сланца, слагающего всю прилегающую довольно однообразную возвышенность.

Непосредственно за Кастрополем расположены на некотором расстоянии одна от другой две красивые и хорошо с одержимые дачи-особняки, которые остались без осмотра за неимением на то разрешения от их владельцев.

Вся местность здесь сложена глинистым сланцем, подвергающимся очень легко и довольно быстро размыванию водою, как со стороны моря, так и грунтовою или ручьевою после дождей. Наглядным примером легкой размываемости подобного грунта может служить встретившийся по пути в овраг. Тянется он на протяжении до 2-х верст и представляет непреодолимое препятствие не только для проезда, но даже и для прохождения через него пешком; глубина его около 11 сажен, и стены почти отвесны.

Все попытки перейти его непосредственно не увенчались успехом; пришлось свернуть с пути и, спустившись к морю, продолжать его дальше уже по берегу.

Над берегом на большом протяжении возвышается почти вертикальною стеною обрыв высотою около 10 саж., сложенный массою глинистого сланца; обрыв этот очень непрочен и непостоянен; по мере подмыва его прибоем внизу у подошвы происходят отколы больших глыб грунта, обрушивающихся затем на берег, где волны постепенно размывают их до полного уничтожения.

Вследствие легкой размываемости глинистого сланца вода в море вдоль берега в этой местности всегда мутна, а во время прибоя море становится густого серого цвета на далекое протяжение от берега. Обойдя устье упомянутого выше оврага, мы поднялись с берега вновь наверх, где скоро нашли тропу, по которой и продолжали дальнейший путь. Невдалеке от оврага прошли мимо кордона пограничной стражи, за которым расположена небольшая долинка с протекающим по ней ручьем чистой и прохладной ключевой воды. Здесь же вблизи оказался и обильный водою родник, питающий хрустально-прозрачною водною струею этот ручей. Отдохнув у родника под тенью могучих тополей и тронувшись дальше, мы очутились на полянке, откуда на восток открывается восхитительный вид на обширный, спускающийся к самому морю, парк. Издали уже этот парк поражает красотою распланировки и живописностью расположения. Видны отдельные группы кипарисов и пирамидальных тополей, перемежающиеся группами обыкновенных лиственных деревьев, с большими полянами между ними, покрытыми густою сочною травою.

Огражден парк полу развалившимся забором, и вход в него означался покривившеюся полуотворенною калиткою без всяких даже признаков каких-либо затворов. Углубляясь в него, мы не знали, чему более удивляться: широкие и длинные аллеи кипарисов, группы лавров и буксусов, гроты, поляны, ручьи… все указывает на большой и изысканный вкус и на большие средства его основателя, а вместе с тем пустынно здесь и все заброшено, как никому ненужное и не имеющее никакой ценности. Наконец, мы набрели недалеко от восточной границы парка на развалины когда-то бывшего здесь дома, покрытые сорною травою.

За парком, пройдя с правой стороны дачу г. Дыханова и с левой — г. Алчевскаго, путники оказались среди обширного будущего поселка, распланированного на земле г. Алчевскаго по широким заданиям. Здесь проложены везде широкие улицы-проспекты, прекрасно шоссированные и гладко укатанные; проведен водопровод, но вместе с тем все чрезвычайно пустынно, так как на сотнях разбитых участков едва можно насчитать 3 или 4 дачи.

Уже в темноте прошли мы пустынную, поросшую дубняком местность бывш. имения художника Куинджи, поселок “Кацивели” на земле г. Половцева и Лименскую долину, и, наконец, возвратились поздно домой в Новый Симеиз усталые, но с большим запасом впечатлений от совершенной прогулки.

ОЧЕРК IV

Из Симеиза в Козьмо-Демьянский монастырь.

Давно уже Вакула мечтал побывать в местности Козьмо-Демьянскаго монастыря и вот он как-то вечером и предложил своим друзьям собраться туда вместе с ним. На этот раз к нам примкнули еще трое их общих добрых знакомых, и в б час. утра на следующий день все шестеро были уже на ногах и после короткого утреннего чая через час стояли на пристани у знакомых нам “Нарышкинских камней”, оттуда скоро на паровом катере совершилось отплытие в Ялту, а затем в Алушту, куда прибыли около 1 часа дня.

Здесь мы поспешили нанять для дальнейшего своего пути к монастырю небольшую линейку, запряженную тройкою лошадей, и пообедавши сытно в прибрежной гостинице, около З-х часов пополудни тронулись в путь.

Путь от Алушты к монастырю идет по очень удобному и живописному шоссе длиною около 18 верст. Первые 8 верст дорога тянется по долине речки “Улу-узень”, почти без заметного подъема вдоль непрерывных по обоим берегам речки фруктовых садов, поражающих обилием фруктов (то было в Июле).

В конце 8-й версты, перейдя местом через приток Улу-узеня, речку “Софу”, дорога начинает подниматься в гору и вскоре входить в полосу сплошного леса из могучих буков. Подъем этот очень крутой и поэтому дорога делает многочисленные зигзаги, с поворотов которых открываются поразительные по живописности и величественности виды на соседние, самые высокие в Крыму горы — Бабуган, Чатыр-даг и Демерджи.

В конце 14-й версты дорога достигает высшей точки, так называемого “Кебит-Богаза”, 276 саж. над уровнем моря, откуда начинается спуск по противоположному склону перевала непосредственно к монастырю, расположенному над долиною речки “Алмы”.

Монастырь, куда прибыли под вечер, со всеми его постройками расположен в узком и очень глубоком ущелье, образуемом лесистыми склонами Бабугана (свыше 600 саж. с отдельными вершинами до 723 саж. над у. м.) с юга, горы Цюцель (650 саж.) с юго-запада, г. Синаблага (г. Черная 614 саж. над у. м.) с запада и северо-запада, и хребтом между Бабуганом и Чатыр-дагом (300 — 400 саж.) с востока. По дну этого ущелья протекает ручей, образуемый многочисленными родниками, над главнейшим из которых, “Савлух-су” (55 куб. саж. воды в сутки), расположены монастырские часовня и купальня. Все монастырские постройки ютятся на искусственно приготовленных площадках вдоль ущелья по сторонам ручья на разных уровнях над ним.

Благодаря положению монастыря в глубине ущелья, направленного с юга на север, и расположению с востока и запада высоких гор, солнце восходить здесь очень поздно, а заходит рано и поэтому день тут короток даже летом.

После общего вечернего чая на галерее при гостинице стали устраиваться на ночной отдых с тем, чтобы рано утром начать осмотр окрестностей монастыря.

На другой день встали вскоре после рассвета и умываться отправились к родникам. Воздух был прохладен и чист и вместе с тем пропитан лесным ароматом; все было покрыто застывшими, блиставшими, как алмазы, капельками росы; виды на окружающие монастырь горы были ошеломляющей красоты с самыми разнообразными тонами в окраске горных склонов и вершин, от густого темно-зеленого цвета ущелий, подернутых утреннею дымкою, до ярко-золотистого цвета вершин, освещенных утренним солнцем. Развернувшеюся картиною местности в ее утренней окраске можно было бы любоваться очень долго, но нужно было спешить к чаю и в путь-дорогу.

Предположено было подняться из монастыря вверх по ущелью, а затем повернуть влево на восток по крутому склону хребта к югу от Бабугана с тем, чтобы с этого хребта подняться далее и на Бабуган.

При выходе из монастыря на прогулку все предвещало удачу — было ясно, тихо и в меру прохладно. Все в самом бодром и веселом настроении выступили в путь. Тропа по крутому склону горы оказалась очень удобною и не утомительною. Склон этот, как и все другие склоны гор к монастырю, внизу и до высоты саж. 300 над ур. моря покрыть стройным буковым девственным лесом, а выше начинается царство горной крымской сосны.

Вся местность окрестностей монастыря входить в заповедную лесную дачу, площадью в 1451 дес., в которой запрещена для всех и во все время охота и пастьба овец и скота, поэтому лесные вольные обитатели здесь живут на полной свободе и настолько привыкли к безопасности со стороны человека, что при встрече с ним не убегают, а, напротив, останавливаются и с любопытством, смотрят на него; нам удалась, таким образом, очень близко видеть дикую козу, но, как говорят, зачастую можно встретиться здесь и с оленями крымскими и кавказскими, которых развелось тут очень много благодаря отсутствию охоты за ними.

На высоте около 400 саж. над у. м. мы очутились на очень большой, площадью 10 — 15 десятин, лесной поляне, покрытой густою сочною и высокою, почти по пояс, травою, с множеством цветущих растений и, что было неожиданно и приятно, с душистой и крупной земляникой. В самый разгар знойного лота, 10 Июля, здесь обильная весенняя луговая растительность, а там, внизу, так близко отсюда, в степи все иссушено и выжжено жарким летним солнцем.

Прошло не мало времени, когда мы, наконец, отстали от земляники и решили продолжать свой путь для дальнейшего подъема к гребню хребта. Опять дорога пролегала среди девственного леса и только близко к гребню деревья поредели и мы вышли на такую же, как была раньше, поляну на верхней площадке хребта с тою же густою, высокою и сочною травою на высоте около 500 саж. над уровн. моря.

Следует сказать несколько слов по поводу растительности на этих полянах. Обыкновенно того, кто бывал или бывает на Яйле, поражает самая безотрадная пустынность местности: ни кустика, ни даже травинки на ней; всюду каменные холмы, воронки, обрывы, груды камня и щебня, и среди этой пустыни — то там, то здесь, и близко, и далеко, везде стада овец с пастухами (чабанами) и злыми псами. И вот эти-то невинные овцы и составляют секрет пустынности и безотрадности Яйлы (в переводе с татарского — “пастбище”): овца все съедает и не дает возможности траве сколько-нибудь подняться от земли. В Бешуйской же лесной даче одинаково запрещены как охота, так и пастьба скота вообще и особенно овец; охота — для охраны животных, а пастьба — для защиты растительности. И от того, и от другого прямо чудо произошло — леса наполнились оленями и ланями, при встрече с человеком с любопытством осматривающими его своими карими добрыми глазами, а каменистая и пустынная дотоле Яйла покрылась ковром высокой луговой травянистой растительности. Бешуйское лесничество не ограничилось запрещением пастьбы на Яйле в своих пределах, оно заарендовало кроме того большую площадь у местных частных владельцев, вне лесничества, и там теперь та же картина — везде чудный, сочный травяной покров.

Конечно, одного запрета пастьбы мало для такого мощного произрастания; нужна для этого, кроме удобной почвы, еще и в достаточной степени влага, и на Яйле, пожалуй, даже более, чем где-либо, вследствие скудости каменистой почвы. На южном побережье овец не пасут, тем не менее уже в Июне, где нет воды и поливки, вся трава выжигается там солнцем. На Яйле же, особенно в районе Бабугана и Чатыр-дага, и в том число в районе Козьмо-Демьянскаго монастыря, выпадает влаги вдвое втрое больше, чем и в Крымских степях, и на южном берегу Крыма.

Верхняя поляна с восточной стороны обрывается скалистою стеною вниз и с этого обрыва открывается вид на окрестности: к югу крутым склоном поднимается вверх величественный Бабуган, на севере возвышается Чатырдаг со своею вершиною Эклизи-Бурун; за ним правее вдали в долине блестит красавица Демерджи; а прямо на восток переливает всеми красками южный берег Крыма.

Нам предстоял подъем на Бабуган, но неожиданно среди совершенно ясного и солнечного дня появился сначала как бы легкий дымок, превратившийся очень быстро затем в клубы черных облаков, затянувших собою весь южный небосклон, вслед за чем полил ливень; не взирая на ливший дождь, пришлось быстро спуститься под гостеприимный кров приютившего нас монастыря. Промокли, конечно, до костей.

Козьмо-Демьянский монастырь, благодаря своему расположению среди самых высоких в Крыму гор, представляет из себя чрезвычайно удобный и интересный пункт для всякого рода экскурсий. Одну такую прогулку мы уже совершили в первую половину дня, побывав на соединительном хребте между Бабуганом и Чатырдагом, но непогода помешала предполагавшемуся подъему на Бабуган и затем спуску с него на Цюцельский перевал и далее к монастырю по новому Романовскому шоссе.

Отсюда же удобно совершить экскурсию на Чатыр-даг с его вершиною Эклизи-Бурун и многочисленными пещерами. Недалеко от подножия Чатыр-дага, с северной стороны его, при этом можно осмотреть при дер. Аян источник р. Салгира, представляющий громадный интерес. Источник этот, мощностью около 700 куб. саж. воды в сутки, вытекает из глубины каменистого ущелья у подножия Чатыр-дага как бы из очень глубокого естественного колодца, прикрытого, словно навесом, нависшею над ним глыбою скалы.

Мы не располагали для экскурсий достаточным временем, так как на утро следующего дня уже собирались в обратный путь. Остаток дня решили посвятить осмотру ближайших окрестностей и охотничьего домика, а затем большая часть компании, выразила желание к вечеру подняться по Романовскому шоссе на Цюцельский перевал с тем, чтобы после спуска с него по другую его сторону где-либо в сторожке заночевать, а на утро отправиться по тому же шоссе в Ялту к пароходу для обратного возвращения в Симеиз. Другая часть взялась проводить своих друзей до Цюцельскаго перевала с тем, чтобы к вечеру возвратиться в Алушту по тропе мимо Головкинского водопада и через поселок “Узень-баш”, где у них был знакомый поселянин.

Следуя этому плану, мы поднялись по лестнице к ближней церкви и затем выше по направлению к охотничьему домику (“царскому”), откуда открывается чрезвычайно интересный вид на монастырь и на всю местность за ним по направлению к югу.

Вид этот, как и вообще все виды здесь, далеко не зауряден — таких видов в остальном Крыму, а особенно на южном берегу Крыма, вовсе нет: во-первых, как уже сказано выше, горы здесь выше, чем в остальной части Крыма; во-вторых, насколько глаз хватает, все покрыто густым девственным лесом, да каким лесом. Каждое дерево высотою 10 — 12 саж. и в объеме в два обхвата; вся растительность поражает сочностью и яркостью зелени. А воздух так прозрачен и чист, что с хорошим зрением можно различить каждую подробность за 5 — 6 верст.

Мы гостеприимно были приняты смотрителем охотничьего домика. Домик очень скромный, одноэтажный; в нем около 8 небольших комнат, обставленных удобною и практичною спальною и кабинетною мебелью. На небольшой площадке, ограниченной очертаниями мысообразного возвышения, на котором расположен домик, разбить вокруг последнего красивый сад со стройными елями, цветниками, лужайками и фонтаном.

После осмотра домика спустились с возвышенности вниз на полотно Романовскаго шоссе с тем, чтобы по нем начать свое последнее совместное восхождение на Цюцельский перевал, и при подъеме не было конца восторгам как от могучей лесной растительности, так и от открывающихся с некоторых пунктов шоссе поразительных по красоте видов.

Дойдя до верхнего хребта Цюцельскаго перевала, как было условленно, разделились на две партии и теперь мы последуем за меньшею, возвратившеюся к вечеру в монастырь с тем, чтобы рано утром на следующий день тронуться в возвратный путь в Алушту.

Маршрут в первой своей части лежал по знакомому уже пути — сперва через весь монастырь со всем его довольно сложным хозяйством, а потом на горные поляны.

Не останавливаясь на них и устояв перед соблазном хоть немного попастись на землянике, повернули со второй поляны налево, к северу по самому хребту соединительного гребня между Бабуганом и Чатырдагом.

Что это был за путь! Справа вдали сверкало лазоревое море; над ним виднелись ряды кипарисов; все дышало ногою, все окрашено теплыми красками. Слова — суровые очертания Синаб-дага, густая зелень буковых лесов… Совсем два разные мира и разделены они между собою острым гребнем, поверх которого едва вмещается тропинка в пол-аршина шириною.

Тотчас за гребнем с первых же шагов все переменилось: и воздух иной, и жарко стало, и окрашено все иначе… Скоро забыть был только что оставленный край, всем своим существом мы отдались другой, чисто южной природе. На небе ни облачка; в воздухе ни малейшего ветерка; на всем отпечаток праздника. Говорить не хотелось; ноги сами несли вперед без всякого напряжения; глаза широко открыты и жадно как бы поглощают виды, перебегая с одного на другой…

Зигзаг за зигзагом, все ниже и ниже… Где же водопад? Наконец, слышен шум. Чем ближе, тем громче…

Что-то знакомое, но забытое и донельзя приятное… Я, наверно, это все видел уже, но только давно давно… Каждый из нас так думал, стоя неподвижно, смотря на широкую струю падающей с высоты воды и слушая шум и плеск падения ее среди обрывов скал и лесной тиши.

Когда был маленький, мне говорили сказки… и вот теперь видишь эту сказку наяву и во все глаза смотришь, не покажется ли лесная фея, или купающаяся русалка, или нетопырь в этом диком лесистом и скалистом ущелья, в этом таинственном лесном мраке, в каскадах падающей откуда-то с недосягаемой выси воды…

Проводник пробудил к действительности, напомнив о необходимости идти далее, чтобы поспеть в Алушту к отходу парохода.

От водопада углубились в буковый лес. Лес этот века был предоставлен самому себе; в нем поколения деревьев нарождались, жили, умирали и трупы умерших лежать тут же, покрытые мхом и питающие собою жизнь последующих молодых поколений.

Было так таинственно хорошо, что хотелось хоть не надолго заблудиться и… мы, действительно, заблудились к полному своему удовольствию — так было приятно побродить в густой тени гигантских буков по мягкому ковру из мха без всяких дорог и без всяких признаков близости постороннего человека.

Разумеется, найти дорогу было нетрудно; она скоро нашлась и привела к речке, вдоль которой дошли до Узень-баша, нежданно встретив по дороге знакомого поселянина.

Все здесь не похоже на обычную жизнь на южном берегу Крыма. Нет моря, даже не видно его; оно далеко — 8 верст отсюда, и скрыто, как ширмою, поперечным горным отрогом. И все-таки здесь хорошо! Гармоничны шумит, сбегая с камня на камень, речка Узень! И поселок Узень-баш растет не по дням, а по часам.

Поселянин показал свой дом и сад, а сад здесь не то, что в Симеизе, где и дом, и сад ютятся на участке в каких-нибудь 300 — 400 кв. саж.; здесь сад на двух десятинах. Показал, наконец, “алмаз” своего владения — ключ воды на склоне сада, воды хрустально чистой и с температурою 7° в знойный Июль.

Пришли в Алушту и уже на пристани. Кончилась сказка. Миновали минуты радости. Но они еще будут. Крым щедро дарить их из своей неиссякаемой сокровищницы.

Очерк V

Из Симеиза в Байдары.

Дорогой Вакула!

Пишу тебе под свежим впечатлением от совершенной мною и нашим общим другом Щербаком прогулки, с которой мы только что вернулись домой…

Вставь рано утром 10 Июня, мы поднялись из Нового Симеиза прямо на север по тропе, минуя дорогу, сперва на Севастопольское шоссе, а затем к главному хребту, на который и взошли по довольно пологому склону у утеса “Ат-Баш”, возвышающегося непосредственно над Симеизом (561 саж. над ур. моря).

Отдохнув немного, мы пошли по хребту по направлению к западу.

На 9-ой версте от Ат-Баша подошли к месту, где сбрасывают с высоты около 500 саж. над уровнем моря вниз, на южный берег Крыма, дрова. К этому месту их подвозят с большой площади северного склона Яйлы, а затем бросают руками с совершенно вертикального обрыва высотою около ста саж.; от подошвы обрыва устроена грунтовая дорога к шоссе, по которой и отправляют дрова дальше к местам потребления их; при падении они часто разбиваются в щепы.

Отсюда же с обрыва представляется глазам очень интересный вид на грандиозный обвал громаднейшей массы известняка, происшедший как результат сброса в массиве хребта; продукты этого обвала, в виде огромных скал и более мелких камней, в самом хаотическом беспорядке загромоздили огромную площадь южного побережья. В этой же местности обнаруживаются следы обширного оползня в окрестностях дер. Кучук-Кой1). По свидетельству Палласа, оползень этот произошел сравнительно недавно, в 1786 году, и имел катастрофический характер: часть деревни и садовые участки при ней сползли в море. Следует полагать, что оползень и сброс имели взаимную связь: за опусканием вниз напластований глинистого сланца, подстилающего собою верхние массы известняка, последовал сброс последнего и обвал больших его масс.

1 В той же местности и почти в том же масштабе оползень повторился в 1914 г.

Придерживаясь края Яйлы, мы направились к знакомому уже нам Мердвену. Здесь обрыв Яйлы протянулся перед нашими глазами верст на 10 вперед к западу довольно однообразной линией с резким отклонением ее в сторону материка и вместе с тем с понижением ее лишь в одном месте, у Мердвена.

За Мердвеном недалеко находится место в обрыве Яйлы, приспособленное для сбрасывания дров вниз подобно тому, как мы уже видели на 9-й версте от Ат-баша. Сюда подходит начинающаяся от Мердвена устроенная владельцем местности, гр. Мордвиновым, прекрасно шоссированная дорога для подвоза дров с громадной площади обширных владений графа. Дорога направляется на северо-запад к Севастопольскому шоссе, на которое она выходить в расстоянии 21/2 верст от Байдарских ворот уже на северном склоне главного хребта. Протяжением она около 71/2 верст, из них первые 3 версты проложены по плоскогорью главного хребта; затем дорога спускается к оврагу ручья, притока речки Байдарки, и наконец, выйдя из него, круто падает зигзагами к шоссе, у соединения с которым построена сторожевая будка.

Влияние этой дороги на местность не замедлило сказаться: Яйла, прежде покрытая густым буковым лесом, теперь представляет собою голую каменистую пустыню с безотрадно торчащими там и сям пнями еще так недавно росших здесь могучих деревьев. При взгляде на это лесное кладбище становится чрезвычайно грустно, особенно в виду значения леса в этой местности в отношении климата и защиты плоскогорья от дальнейшего разрушения. Невольно думается, что следовало бы леса в таких местах почитать защитными.

В глубине оврага в его нижней части, где он превращается уже в настоящее ущелье, в откосах выемки дороги выступают различные напластования юрской формации, из которых очень интересны слои красного мраморовидного известняка и один толстый слой конгломерата с крупной галькой самых разнообразных пород. Протекающий здесь ручей был почти сух — вода едва-едва сочилась в нем кое-где, что не помешало ему через два дня превратиться в бурный поток, уносивший с собою громадные камни.

У упомянутой сторожевой будки сделали привал, пройдя всего за первый день пути около 23 верст. Наступил вечер и мы решили заночевать тут же в лесу, под сенью деревьев, завернувшись в свои бурки.

Ночью на севере, за Байдарскою долиною виднелась зарница; выпала обильная роса и температура упала до 9° С.

На утро II Июня встали в 5 час.; сварили для завтрака рисовую кашу с салом, а затем, плотно наевшись и запив чаем, тронулись в путь к Байдарским воротам.

От ворот, не останавливаясь там, мы взлезли по крутому склону на вершину хребта в западном направлении.

Неожиданно нас окутал туман и пошел мелкий дождик, но через полчаса погода улучшилась и мы увидали вдали гору Кокия-Бель, высотою 271 саж. над уровн. моря, господствующую над всеми окрестностями. Гора эта расположена по ту сторону Ласпинской долины и была в расстоянии от нас верстах в семи; на первом же плане возвышался неприступною стеною отрог главного хребта, Ялынь-чур, с вершиною св. Илии.

Вид Ялынь-чура был так красив и привлекателен, что решили во чтобы то ни стало взобраться на него, но так как он оказался совершенно неприступен с юго-западной стороны, откуда мы шли, то должны были пройти еще с версту по голому плоскогорью Яйлы, мимо прельщавшего нас отрога, до места, откуда начинается Ласпинская долина. Долина поразила нас своею живописностью. Верхняя часть ее покрыта девственным лесом, площадь которого превышает 600 десятин. Лесная растительность носить совершенно своеобразный характеры тогда как вообще в лесах Крыма произрастают, главным образом, бук, сосна и дуб, здесь в Ласпинской долине, господствующие породы составляют ясень, граб, дуб и грецкий орех, что приближает эту долину по характеру растительности к Кавказскому Черноморскому побережью. Между деревьями в лесу густо растут разного рода кустарники, главным образом, кизил и сирень, а кроме того очень развиты вьющиеся лианы, переплетающие верхушки деревьев. Встречаются также дикие черешни. Мы спустились в этот лес и скоро нашли там тропу, по которой и направились к нашей цели, на хребет Ялынь-чур.

Тропа оказалась очень интересною; по сторонам ее кое-где лежат огромные продолговатые кучи камней, приблизительно аршина 2 высоты и аршин 6 ширины в основании. Как мы потом узнали, эти каменные кучи представляют собою очень древние братские могилы и заключают каждая по несколько скелетов с головными черепами, возбудившими большой интерес по своей своеобразной форме.

Около одной такой могилы мы наткнулись на обглоданные кости лошади, что напомнило нам недавно слышанный рассказ, казавшийся нам ранее невероятным, о сбежавшем года 2 — 3 назад от кого-то медвежонке, который теперь превратился уже во взрослого очень опасного медведя, избравшего ареною своих похождений леса в районе Байда рекой долины. Одна женщина в разговоре с нами даже клялась, что видела его собственными глазами. По нашему пути еще в нескольких местах обнаружились остатки погибших домашних животных, после чего у нас создалась уверенность, что здесь свирепствует какой-то дикий зверь. Впоследствии в усадьбе владельца Ласпинского имения подтвердили, что в лесу, действительно, завелся медведь, который то и дело задирает то корову, то лошадь; на этого медведя уже устраивались несколько облав даже с воинскою командою, небезрезультатно, так как “мишка” ухитрялся бесследно скрываться благодаря своему умению пользоваться лабиринтом расщелин между скалами и камнями Ялынь-чура, где, по-видимому, он и устроил себе прочную и надежную квартиру.

Пройдя версты полторы этим лесом, мы подошли к подножью скалы св. Илии; на полянке с чудною и сочною травою, с массою разнообразных цветов, решили немного отдохнуть и подкрепить свои силы прихваченною с собою закускою. На хребте, соединяющем гору св. Илии с главным хребтом, отчетливо выделялись удивительной формы громадные камни, напоминающие гигантские сахарные головы; впоследствии оказалось, что в местном населении эти камни так и слывут под. названием “сахарных голов”.

Подъем на гору очень крутой, местами под углом в 55° и при том по голой скале, но зато по достижении вожделенной вершины открывшийся отсюда вид сторицей вознаградил за все перенесенные трудности.

Вершина достигает высоты около 360 саж. над ур. моря. На ней обнаружены остатки очень древних построек, как мы потом узнали, монастыря или церкви св. Илии. Следует при этом заметить, что материал для этих построек не местного происхождения, а был доставлен откуда-то издалека, в виде гладко отесанных плит и неправильной формы глыб ракушечного камня.

Налюбовавшись панорамою, мы спустились с горы и направились в Ласпинскую долину к видневшейся усадьбе.

Пройдя около 21/2 верст, подошли к усадьбе, вблизи которой встретились с управляющим имением “Ласпи”. Имение занимает площадь свыше 750 десятин и раскинулось по всей Ласпинской долине. Оно было основано французом Рувье в 1804 году с целью разведения, по поручению русского правительства, первой опытной виноградной плантации в Крыму из выписанных из Испании виноградных лоз.

Усадьба состоит из домика, занимаемого управляющим имением, отдельной кухни, нескольких сараев и маленькой винодельни. Вниз от усадьбы расположены виноградники, площадью около 10 десятин.

Долина представляет чрезвычайный интерес и издавна поэтому посещается ученым и учащимся людом, с целью археологических, ботанических и других исследований.

Примерно по одному меридиану с усадьбой, у берега моря, обнаружены следы большого древнего греческого города, куда мы и направились под вечер в тот же день. Весь город был окружен стеною и расположен на пригорке, оканчивающемся мысом, вдающимся несколько в глубину залива. Площадь городища составляет около трех квадратных верст и находится под охраною археологической комиссии. Производившиеся, по словам управляющего, около 15 лет назад раскопки дали блестящие результаты, и теперь все окрестные жители как бы помешаны на искании кладов, что, впрочем, объясняется и тем еще, что здесь пребывал когда-то прогремевший на весь Крым разбойник Али, живший в пещерах мыса “Лягушки” и оставивший по себе многочисленные легенды. Переночевали мы в деревянном бараке, входящем в составь усадьбы, обычном убежище всех экскурсантов, а затем отправились для осмотра нового поселка “Батильман” и его окрестностей.

История этого поселка такова: свыше ста лет тянулась тяжба из-за узкой полосы земли на берегу моря по южному склону горы “Кокия-бель”, площадью около 36 десятин, между владельцем имения Ласпи и гр. Мордвиновым и, наконец, в 1905 году, по полюбовному соглашению между тяжущимися, полоса досталась гр. Мордвинову, который продал ее татарам за сумму около 10000 рублей. В 1907 г. группа писателей, ученых, артистов и художников перекупила ее у татар за 37 тыс. рублей. Теперь вся местность разбита на участки по числу пайщиков (около 90) с берегом моря при каждом участке.

Для того чтобы попасть в Батильман, нам нужно было спуститься к морю и пройти для этого почти всю Ласпинскую долину. Что за чудная это долина! Она защищена горными хребтами не только с севера, как все южное побережье Крыма, но и с северо-востока и востока, благодаря чему здесь совсем не чувствительны господствующие в Крыму ветры, настоящий бич для южного берега Крыма. Вот это-то обстоятельство и побудило некогда насадителя нежных виноградных лоз в Крыму Рувье избрать Ласпи для сей цели, а не какую-либо другую местность. Почва здесь плодородная и воды достаточно, вследствие чего естественная растительность богаче, чем где бы то ни было на южном побережье Крыма, и приближается к растительности черноморского Кавказа. Пляж редкий по чистоте воды, малой величине гальки и ширине; в длину он имеет протяжение более 7 верст.

Ласпинский залив представлял сверх того ближайший к древнему греческому миру пункт, удобный для стоянки и пристанища судов, и понятно, почему древние греки основали здесь город и, вероятно, гавань при нем, может быть, даже раньше Херсонеса и других греческих колоний в Крыму. Процветала тогда греческая культура, и вся местность в Ласпи была полна предметами и сооружениями греческого искусства. Но прошли века и от греческой жизни не осталось ничего; все было уничтожено и сравнено с лицом земли. Настали средние века; закипела уже совсем другая жизнь; средневековые пираты оценили Ласпи, как удобный притон для себя и своих судов, и отсюда они совершали разбойничьи набеги на мирные поселения и торговые суда. И даже недавно еще, в середине прошлого столетия, здесь свил себе гнездо татарский разбойник Али, долгое время бывший неуловимым и наводивший панический страх на весь Крым.

Ласпинская долина и вся местность при ней полны свидетелями совершенно иных географических картин, чем те, которые обозреваешь теперь: мыс “Лягушка” и мыс “Айя” говорят о том, что некогда Крымский горный хребет не здесь оканчивался, а продолжался далее — может быть до Балкан, но прошли века и хребет в этой части исчез, и остались только его обломки, утесы Айя и Лягушка…

Что же представляет собою местность Ласпи в настоящее время? Пустыню!… И даже дороги к ней нет, и никто здесь не бывает. Только редкий экскурсант забредет сюда.

Но занялась заря новой жизни и для Ласпи, — зарождается новый поселок “Батильман”, приютившийся на узенькой полоске берега, загроможденной хаотически разбросанными по ней громадными камнями. Лишь бы начать, лишь бы за что-нибудь зацепиться, а там пройдет год — другой и жизнь закипит ключом; жизнь мирная и культурная…

Идем к Батильману (вероятное происхождение этого слова — “Баты” — запад и “лиман” — залив, западный залив) чудным Ласпинским пляжем, в западном конце коего приютился скромных размеров рыбачий заводик в ложбине. Пришлесь затем пройти еще с полверсты тропинкою по земле имения Ласпи, проложенною по крутому береговому обрыву, и мы вступили в пределы Батильмана.

Здесь гора Кокия-бель очень надвинулась на берег и совсем прижала его к морю, оставив свободную полосу по береговому склону между подошвою обрыва и водою шириною не более 200 саж., которая при этом постепенно суживается на запад и у мыса Айя сводится на нет. Берег Батильмана тянется около 5 верст, из коих только на первой половине местность пригодна для усадебных участков; вторая же, у мыса Айя, — красивый, но неудобный для культуры хаос, поросший соснами, земляничными деревьями и можжевельниками. Теперь новыми владельцами на товарищеских началах проводятся везде шоссированные дороги и удобные тропы, что обходится, конечно, очень дорого при скалистости и крутизне местности.

Наконец, мы добрались до давно интересовавшего нас мыса Айя.

Все поражает тут посетителя — и стона обрыва самого мыса, уходящего в высоту куда-то в облака, и хаос громадных камней у подножия его. Камни эти состоять из слоистого известняка, как и нижняя часть самого мыса, красноватого, а иногда зеленоватого цвета, зернистого сложения, и содержать в своей толще массу окаменелых ежей и раковинок удлиненной формы, в роде Айтодорских нериней, белого костяного цвета.

Полюбовавшись открывающимися отсюда живописными и величественными ландшафтами, отправились в возвратный путь под гостеприимный кров приютившей нас усадьбы. Проходя мимо многочисленных мелких пляжиков на берегу Батильмана, мы решили выкупаться на одном из них. Вода кристальной прозрачности; как на берегу, так и на дне моря камешки величиною не более горошины и не менее чечевицы.

Возвратясь в усадьбу, остаток дня посвятили ободу и чаепитию, намереваясь пораньше залечь спать, чтобы на утро, не позже 5 часов, отправиться в дальнейший путь по намеченному маршруту — в Балаклаву.

Столовою для наших трапез служила небольшая полянка в парке со сколоченными из копьев и досок столом и двумя скамьями при нем.

Около 10 вечера улеглись в своем спальном бараке, завернувшись в подшитые брезентом бурки и плащи. Часа в два ночи мы были разбужены сильною грозою со страшным ливнем, причем, к великому огорчению, заметили, что потолок нашего приюта начинает протекать. Мы еще тщательнее завернулись и заснули, но, увы, в 3 часа вода полилась прямо на голову, и весь пол барака представлял уже одну сплошную лужу. Дождь все усиливался и лил, как из ведра, но гроза смолкла. Без сна провели остаток ночи.

Закусив, стали собираться в путь. К 7 ч. утра дождь стих, но все было окутано непроглядным туманом; дул пронзительный ветер. В 7 ч. утра, наконец, выступили.

Через какие-нибудь полверсты пути вновь полил проливной дождь. Скользя и спотыкаясь чуть не на каждом шагу, кое-как добрались до перевала, откуда должны были повернуть налево, по пути к Балаклаве, но решили идти направо, в близ расположенную деревню “Кайту”, чтобы там переждать непогоду и хоть немного обсушиться.

Вышли на какую-то дорогу; приходилось с каждым шагом выбирать место, куда бы ступить; скользко нестерпимо — два-три раза уже упали; ручьи по колеям дороги постепенно превращаются в реку. А дождь все льет и льет. и в тумане ничего не видно…

Наконец, мы заметили впереди выступившие из тумана какие-то строения; то была деревня “Кайту”.

Конечно, в деревне должна была быть кофейня, и мы в скорости ее нашли и вошли под ее гостеприимный кров; там было в сборе человек 15 татар.

Ливень все увеличивается и хлещет по кровле и стонам кофейни так, что в конце концов и кровля, и стоны протекли насквозь. Догадливый хозяин вбивает в потолок гвозди и вешает на них под струйки воды с полдюжины ведерок и других посудин.

Мы уселись за отдельным столиком; переменили носки и башмаки и стали пить поданный нам чай. Настроение было плачевное.

Татары тупо смотрят в окна, покачивают головами и причмокивают губами. Вдруг все они засуетились, повскакивали с мест и — к дверям. Мы туда тоже.

Что же мы видим? Гигантский поток мутно желтой воды мчится валом чуть не в сажень высотою во всю ширину улицы и все на своем пути опрокидывает и уничтожает — плетни, хлевы, птицу, огороды… В один миг поток смывает несколько десятин капусты и картофеля. Даже деревья не выдерживают напора; вырванные с корнем, они стремительно уносятся куда-то дальше.

Ужас обуял татар — ведь поток губить все их достояние…

Пережидая ливень, мы провели в кофейне около двух часов. Ливень и ветер стихли, но уже не могло быть и речи о Балаклаве — куда там, хоть бы благополучно домой возвратиться!

Во всяком случае, нам нужно было добраться по пути до села Байдары, чтобы дальнейший путь совершит не по страшному после ливня бездорожью, а по благоустроенному шоссе.

Выйдя из деревни Кайту, стали мы в раздумье: все пути были преграждены потоками и разбушевавшимися речками и ручьями. Какой-то грек из местных жителей предлагает идти вместе с ним. Выбора не было и мы зашлепали вместе с новым спутником по дороге-речке, по которой нужно было пройти саженей сто, местами в мутной, стремительно текущей воде свыше колена глубиною, что можно было кое-как совершит, придерживаясь руками за уцелевший придорожный плетень, чтобы не упасть и не быть унесенным водою. Затем с версту нам пришлось идти по полю, превратившемуся в сплошную грязную лужу, пройдя которое подошли к р. Байдарке.

Речка Байдарка, в обыкновенное время представляющаяся скромным и даже часто пересыхающим ручьем, теперь превратилась в огромную и грозную реку, шириною саж. 60 — 80, с невероятною быстротою катившую свои мутные воды с огромными камнями и деревьями, вырванными с корнем. Постояв в нерешительности на берегу некоторое время, вошли в воду по пояс глубиною у самого берега, после чего утвердились окончательно в убеждении, что перейти реку в брод нет никакой возможности.

И вот мы пошли вдоль речки, скоро убедились, что о броде не может быть и речи, а мосты, оказались или залитыми водою, или совершенно разрушенными.

Прилегающие к речке поля и плантации все были в воде; хлеба затоплены по колос, а притоки-ручейки разбухли так, что едва-едва удавалось их, перейти по пояс.

После долгих скитаний по полям-лужам и через ручьи-потоки мы, наконец, добрались до вожделенного шоссе. Но, Боже, что представляло из себя шоссе! Шоссейное полотно и мест через р. Байдарку были залиты на раз-стояние саж. 50 в обе стороны от места, а через мест вода переливалась валом высотою около аршина со страшною быстротою.

С отважной решимостью прошли мы над местом в бурном потоке, и добрались, наконец, до села Байдары, пройдя вместо 5 — 6 верст прямого пути добрых 10 верст в обход.

В Байдарах мы застали застрявший здесь автомобиль, так как и за Байдарами на юг шоссе было залито и местами размыто разбушевавшеюся водою. Байдары прошли без остановки, спеша возвратиться до ночи домой, в Симеиз.

По выходе из села на пригорок мы заметили с левой стороны от шоссе на ближайшем отроге главного хребта ‘пенистый белый поток, довольно широкий и стремительно ниспадающий вниз. К удивлению нашему, поток этот ниспадал не по ущелью или оврагу, как следовало бы в порядке вещей, а по хребту отрога; по-видимому, образовалась подземная речка, проложившая себе русло по ряду пещер и пустот в самой толще отрога хребта.

Не доходя около версты до перехода через ручей, от которого шоссе круто поворачивает на юг в гору к Байдарским воротам, мы уже слышали страшный рев падающей громадною массою воды. Татарчата, пасшие скот вблизи, нам кричали — “не пройдешь”, но мы храбро, не внемля этому предостережению, ринулись вперед…

Ручеек, который три дня тому назад мы видели совершенно пересохшим, теперь представлялся гигантским потоком, с ревом вырывавшимся из ущелья. Он навалил на шоссе громадный вал огромных камней, щебня и песка и, размыв бывший здесь каменный лоток на 5 аршин вглубь, низвергался широким водопадом вниз, в пропасть. Скользя и спотыкаясь по мокрым камням. мы тем не менее благополучно переправились на другую сторону.

Далее, до Байдарских ворот, шоссе почти сплошь было засыпано щебнем и изборождено рытвинами.

Таким-то образом перевалили через Байдарские ворота на южный берег Крыма.

Проходя под обрывом хребта, мы имели случай наблюдать преинтересное явление: примерно со средины обрыва из многочисленных трещин и дыр чрезвычайно эффектно били фонтанами струи воды; очевидно, что в толще каменного массива повсюду имеются трещины и пустоты, в которые проникает вода с плоскогорья Яйлы.

Полеса моря вдоль южного берега, шириною от полуверсты до двух верст, была совершенно желтого цвета от смытых ливнем частиц грунта с прибрежного склона.

Домой мы добрались измокшие продрогшие в 7 часов вечера 13. Июня, пробыв всего в этой прогулке 4 дня и 3 ночи и сделав в последний день 43 версты (из них нам удалось проехать 10 верст на попутной татарской таратайке до Кекенеиза) в течение 12 часов непрерывного хождения под ливнем и по водам. Твой юный друг Василенко.

ОЧЕРК VI

По Яйле.

Дорогой Вакула.

Совершив ряд мелких экскурсий, мы с Щербаком задумали, наконец, попутешествовать по плоскогорью Яйлы от Симеиза до Чатыр-дага включительно, и теперь, под свежим впечатлением от этой прогулки, постараюсь описать тебе ее.

Вышли мы из Нового Симеиза 31 Июля, уже под вечер, на северо-восток, намереваясь совершить подъем на Яйлу так называемым “Копек-богазом”, расположенным между Ат-башем и Ай-Петри.

Поднявшись немного выше Севастопольского шоссе, решили заночевать здесь, так как после коротких сумерек наступила быстро ночь. Место для ночлега выбрали в песке.

Ночь была холодная. Летом на Яйле температура падает очень сильно; мне самому приходилось наблюдать понижение до 6° С. в одну из ночевок здесь в Июне месяце.

Встав около 5 часов утра, мы поднялись на Яйлу, как предполагали, Копек-богазом, и наверху вскипятили воду для чая, прихваченную нами из источника при подъеме.

Пройдя от места привала около 6 верст на восток, мы подошли к Ай-Петринской метеорологической станции. Заведующий станцией любезно нас принял и с большою готовностью ознакомил и со станцией, и с производящимися на ней наблюдениями. Показал нам, между прочим, и свои опыты над естественным произрастанием травяной растительности на Яйле на огороженном проволочною изгородью участке; результаты этого опыта, по мощности травяного покрова и разнообразию растительности, получились те же, что и на Яйле в окрестностях Козьмо-Демьянскаго монастыря, на заповедных лужайках.

Дальнейший путь по Яйле был очень извилист. Сперва, пока мы шли, придерживаясь обрыва, обращенного в сторону моря, вид открывался на восхитительную Ялтинскую долину, а затем на северный склон Яйлы с ее гигантскими отрогами, заканчивающими горами “Хуш-кая”, “Сютюр” и “Бойка”, которые ограждают с западной стороны живописную долину деревень — “Узень-башей”.

Поверхность хребта между Ай-Петринскою Яйлою и Никитскою — совершенно голая с чахлою, вытоптанною овцами и смытою дождями травой. Главный хребет здесь рез-ко отличается от нашей, Алупко-Симеизской Яйлы, покрытой в значительной части буковым лесом с примесью тиса. В топографии местности проявляется еще большее различие: тогда как ширина Алупко-Симеизской Яйлы около 5 верст, здесь хребет местами имеет всего несколько десятков саж. ширины, но зато высота его достигает 600 — 650 саж., тогда как Яйла Симеизская имеет всего саженей 500 — 600.

Пройдя около 20 верст от метеорологической станции, добрались до верховьев грандиозного ущелья “Уч-Кош”, расположенного в северо-восточном углу Ялтинской системы долин, образуемом описанным выше хребтом с одной стороны и Никитскою Яйлою с другой. Мы с большим трудом спустились по скалистому и очень крутому склону немного ниже, где к великой своей радости нашли небольшой источник воды, которой от самой станции мы вовсе не видели. Здесь мы сделали привал и заночевали.

Утром на следующий день мы пошли по направлению к северо-востоку, к вершине “Демир-капу” (722 саж.), оставив влево вершину северного отрога Яйлы “Кемаль-эгерек” (716 саж.).

С Демира мы долго с напряженной внимательностью осматривали очень интересные виды нагорной части Крыма с широким горизонтом на юго-запад, на север и северо-восток. С особенным наслаждением смотрели мы на северный склон Яйлы с громадною и сложною системою долин, сплошь поросших могучим лесом, среди которого при речках виднеются кое-где деревушки. Вид этот показался нам столь привлекательным, что мы дали себе слово побродить здесь при первой возможности.

От Демира мы отправились далее на восток к так, называемому,. Гурзуфскому седлу”. Этим названием в последнее время окрестили узкий соединительный хребет между Никитскою и Бабуган Яйлою. С седлом, конечно, этот хребет ничего общего не имеет и ничем его не напоми-нает. Проф. Головкинский в своем труде “Источники Чатыр-дага и Бабугана” высказывает догадку, “что при оп-осе лицем, производившим съемку, название это было импровизировано и заявлено каким-либо новоприбывшим обитателем Гурзуфа”. Прежде этот хребет назывался “Гурбет-дере-богаз”. Он такого же происхождения и характера, как соединительные хребты между Бабуганом и Чатыр-дагом (Кебит-богаз) и между последним и Демерджи (Ангар-Богаз), только высота его несравненно значительнее (628 саж.), чем тех двух (Кебит-богаз 276 саж. и Ангар-богаз 400 саж.). Хребты эти не что иное, как оставшийся фундамент от исчезнувшей уже стоны бывшего здесь, несомненно, известкового массива, растворенного и размытого водою. Остатки последнего сохранились в виде небольших осколков известковых напластований.

С Гурзуфского седла, являющегося как бы гигантскою стеною, возведенною между двумя разными мирами, открываются захватывающие все существо наблюдателя виды, совершенно отличного один от другого характера — на южное побережье Крыма в юго-восточном направлении и на северный обширный склон Яйлы в северо-западном. Трудно сказать, какой из этих двух видов лучше. Один блещет лазурью моря, сливающегося на горизонте с небосклоном, очертаниями глубоко врезывающегося в море Аю-дага и других прибрежных утесов, окраскою в теплых тонах всего рельефа южного склона; другой поражает зрителя грандиозностью ущелий и долин, склоны которых покрыты сплошным могучим лесом, сурового темно-зеленаго цвета; там и сям серебрятся узкие и извилистые полески речек и ручьев, а вдали в туманной синеве обрисовываются очертания второй Крымской гряды с ее ущельями и холмистыми возвышенностями.

Взойдя на Бабуган-Яйлу, мы направились в север-ном направлении к высочайшей вершине всего Крымского нагорья — “Роман-Кошу” (723 саж.), откуда открывается вид на всю систему Крымского нагорья и северного его склона, но не на южный берег.

От Роман-Коша пошли по Бабугану по северо-западному его краю по направлению к Козьмо-Демьянскому монастырю. Плоскогорье Бабугана такое же голое, как и предыдущие Яйлы, только еще более дикое и красивое. Виднеются платообразные утесы, сильно размытые и местами превращенные в груды камней. В северо-западный склон Бабугана местами врезываются овраги, служащие начальными ветвями ущелий Качинекой долины. По дну их струятся серебристые потоки воды, берущие свое начало из источников на склоне Бабугана.

Дивное по красоте место — верховья Качинской долины. Деревьев нот, но вся поверхность сплошь представляет собою громадный луг, покрытый высокою сочною травою с массою разнообразных цветов переходного “подальпийскаго” характера; немного ниже раскинулся сосновый лес с буковыми перелесками, представляющими собою издали светлые пятна на густом фоне сосновой хвои; а еще ниже — сплошные буковые леса, среди яркой зелени которых вырезаются скалистые отроги и холмы, покрытые сосною с темно-оливковою хвоею. Совсем внизу все ущелья Бабугана вливаются в огромную Качинскую долину, сплошь покрытую девственным лесом Бешуйского лесничества, среди которого заброшен далеко белый домик лесника.

Справа от верховьев Качинской долины возвышаются конусообразные массивы “Малый и Большой Цюцели”, соединяющиеся с Бабуганом при посредстве узкого хребта, в виде перешейка высотою 537 с., служащего перевалом для нового Романовскаго шоссе из Козьмо-Демьянскаго монастыря в Ялту.

В монастыре, куда мы спустились с Бабугана, наскоро подкрепили свои силы молоком, хлебом и яйцами и, не теряя времени, отправились в живописнейшее ущелье р. Алмы, по дну которого вдоль речки проложена дорога в Бешуй и на Симферополь с ответвлением направо, на перевал “Кебит-богаз” и далее к Алуште. По этой дорого прошли всего версты четыре. Впереди не видно было конца ущелья — совсем как на Кавказе, не верится даже, что это — Крым; так все здесь величественно и внушительно по своим размерам.

Отсюда мы повернули направо, в гору на водораздельный хребет “Конек”. Взойдя на хребет, мы вновь увидели после долгого перерыва море, озаренную заходящим солнцем красавицу Демерджи и обширную, покрытую садами, Алуштинскую долину.

Подъем на хребет был трудный, особенно после совершенного в течение дня длинного пути, и мы решили поискать подходящее место для ночлега, которое вскоре и было найдено в саженях 50 на запад от хребта, и очень удачно, при обильном источнике чудной воды. Вытекающий из него ручей немного ниже образует озерцо, заросшее камышом и окруженное сплошною стеною леса. Здесь же оказалась полянка, покрытая мягким дерновым ковром и отдельными кизиловыми деревьями такой величины, какой мы до того никогда и не видали. Кругом было достаточно сухих ветвей, для поддержания в течение ночи костра. Закутавшись в бурки и немного еще поглазев на сверкавшую полную луну и искрящиеся звезды, заснули крепким сном.

Ночь была теплая. Яркие будит воспоминания ночь, проведенная на лесной поляне, у мелодично журчащего ручья, под сенью Чатыр-дага! Проснешься было, высунешь нос из-под бурки и невольно начнешь глазеть на ласково мигающие звезды сквозь силуэты изредка колеблющихся ветвей. Воздух насыщен каким-то свойственным только ночи лесным ароматом; а в лесной тиши слышатся ночные, полные таинственности звуки жизни природы: пискнет полевка, загогочет филин, пробежит, задевая за сучья своими рогами, олень… Где-то далеко раздается мерный, повторяющийся каждые 10 секунд, крик маленькой совки — “сплюшки” — самый симпатичный ночной звук. Она все повторяет своим тоненьким голоском — “сплю……. сплю…….”, а другая где-нибудь поближе отвечает ей тем же “сплю”, но в несколько другом тоне.

Кострик чуть тлеет; подкинешь в него веток, он ароматно задымит, затрещит и вспыхнет, озарив на время окружающие деревья неровным, колеблющимся пламенем…….

Но вот начинает светать. На небе появляется предрассветное созвездие — огромный Орион, а над головою сияют звездочки Плеяд. Горизонт белеет, бледнеют звезды и вдруг задует свежий ветерок, от которого съежишься и невольно вновь нырнешь под теплую бурку и заснешь после этого часик — другой…….

Утром мы живо собрались и пошли по хребту прямо на Эклизи-бурун (церковный утес), который возвышался перед нами в виде высокого пика.

Желая совершить восхождение на Эклизи с северной его стороны с плоскогорья Чатырдагской Яйлы, мы повернули несколько влево и вошли в девственный буковый лес, которым дальше и пошли в северном направлении по западному склону Чатыр-дага. Сделав от места ночевки верст пять и набрав в свои фляжки из встретившегося по пути источника воды, мы свернули вправо круто в гору и стали карабкаться по западному склону Чатыр-дага на его плоскогорье. Сбиться с пути здесь нельзя, так как Горным клубом здесь везде намечены условные знаки для распознавания дороги.

Достигнув плоскогорья (500 саж.), мы направились к привлекавшему нас Эклизи. В начале пути плоскогорье было безжизненно, покрыто щебнем и только кое-где пробивалась травка; но чем ближе мы подходили к массиву Эклизи, тем растительность оказывалась богаче — появились типичные для Чатыр-дага лепешкообразные, лежащие на земле можжевельники, в диаметре около 2 саж., буковые деревца и густая трава с массою земляники под нею.

После длительного и крутого подъема мы, наконец, были на вершине Эклизи.

Придя несколько в себя от охватившего нас восторга мы стали осматриваться кругом.

В наш бинокль мы отличали ясно на северо-западе Симферополь с его окрестностями; на востоке был виден Карадаг около Феодосии, ближе к нам сияла во всей своей красоте Демерджи, открывая за собою вид на Караби-Яйлу; на юге стоит в царственном величии утесистый Бабуган. А море с его бесконечною далью!… Невыразимо красиво тут и перед заходом солнца! Мне пришлось именно под вечер наблюдать отсюда необычайное зрелище: все неровности Крымского полуострова резко очертились на фоне густых теней и весь план необъятного ландшафта был покрыт серебряной соткой водных потоков, отражавших золотистые лучи. Дали как бы не было вовсе и совершенно ясно виднелись далекие берега, за которыми в районе Евпатории (80 верст от Чатырдага) море горело на солнце, как расплавленный металл…

С Эклизи мы спустились на восток, а затем по разработанной Горным клубом тропе пошли на юг, зигзагообразно спускаясь вниз. Тропа круто извивалась. Над нами позади остался ярко освещенный солнцем Эклизи со скалистыми совершенно неприступными с юга обрывами. Солнце жгло немилосердно и мы, разгоряченные быстрым спуском. чувствовали страшную жажду.

Но вот вошли в буковый лес; стало прохладнее. В четырех верстах от Эклизи мы нашли, наконец, воду, в виде порядочного ручья, хотя и со вкусом гнилого бука.

Дорога по направлению к дер. Корбеклы все расширялась и улучшалась. Начали попадаться признаки промышленной деятельности человека: мы набрели на угольщиков — деда с двумя хлопцами, обжигавших в покрытых землею кучах уголь, а недалеко отсюда было безотрадное поле с торчащими безобразно на громадном пространстве пнями росших здесь еще недавно великанов-деревьев…

Несколько далее мы вновь вступили в пределы букового леса. Такого леса я никогда не видал: буки в несколько обхватов толщиною и необыкновенной высоты.

Зрелище лесной чащи здесь — неописуемой красоты: белесоватые ровные стволы могучих деревьев напоминают величественную колоннаду грандиознейшего храма с таинственным сумраком внутри под высокими сводами, обвитыми вверху густою листвою.

Версты через три лес окончился, а с ним окончилась и прохлада.

Прошли вскоре мимо Корбеклы, красивой горной деревни с стройными минаретами и высокими тополями вдоль дороги на фоне розовой Демерджи, и затем спустились в долину р. Улу-Узень к Козьмо-Демьянскому шоссе.

В Алушту прибыли в 3 часа, пройдя за последний день около 20 верст; всего же нашего пешего пути было более ста верст. В 4 часа отбыли пароходом в Симеиз, обозревая с великим интересом с палубы его пройденный нами путь и побережье Крыма. На днях покидаем его и скоро обнимем тебя, Вакула. Твой юный друг Василенко.

ОЧЕРК VII

По окрестностям Симферополя.

Крым! У каждого при этом слове представляется воображению южный берег с его чарующими прибрежными видами, с его теплом, кипарисами и лаврами.

Иные так и полагают, что Крымом называется та часть Таврического полуострова, которая включает в себе главный Таврический хребет и побережье на юг от него; область же полуострова на север от хребта, приезжающими в Крым за таковой не считается и является в их глазах каким-то досадным придатком, не имеющим ничего интересного и ничего общего с Крымом.

Приглядитесь к ней поближе, к неведомой вам части Тавриды и вы убедитесь, что это не так, и не пожалеете затраченного времени.

Крымские горы для подъезжающего к Симферополю с севера начинают быть заметны за несколько станций; так, со станции Джанкой, расположенной в расстоянии 85 верст от Симферополя, а от главного горного хребта — около 110 верст, Крымские горы видны довольно отчетливо в ясное утро, когда воздух особенно прозрачен. Всего лучше и полное цепь гор видна со станции Сарабуз.

Ниже я постараюсь описать несколько прогулок, совершенных урывками в область предгорий, и начну с той, когда я имел всего 3 часа свободного времени и то — от 5 час. до 8 час. утра. То было 21 октября.

Давно уже мне приходилось слышать и читать об остатках древнего скифского города Неаполиса в ближайших к Симферополю окрестностях. В эти свободные часы я и решил посетить этот уголок.

Ко времени прибытия поезда в Симферополь я, конечно, был уже готовь к совершению намеченной прогулки. Под впечатлением холодного осеннего ненастья в Харькове, откуда я накануне выехал, я облачился в теплое пальто и калоши и вышел на станцию. Каков же был мой восторг! Была ясная предутренняя заря и почти по летнему тепло. Трамвай очень скоро доставил меня к юго-восточной окраине города, к военному лазарету. Не чуя ног под собою, быстро спустился налево (к С.-В.) с почти вертикального обрыва скалы по устроенной в ней лестнице вниз на полотно шоссе, ведущего из Симферополя в Алушту.

Пройдя несколько десятков саженей по этому шоссе, я подошел к устью поперечного оврага, имеющего направление с юга на север и впадающего здесь в долину р. Салгира.

По дну оврага протекает обильный кристально-чистою водою ручей, берущий свое начало из ключей в верховьях оврага, а кроме того недалеко от устья на западном склоне его, под вертикальною скалою, со стороны города выбивается ключ, обделанный в виде водоразборного колодца, изливающего по сторонам его воду железными трубами. Источник этот до устройства городского водопровода снабжал ключевою водою весь город при посредстве водовозов.

Перейдя через овраг, я быстро взобрался на расположенную с восточной его стороны возвышенность по довольно пологому каменистому склону северной конечности ее.

Вот на плоской вершине этой горы и был некогда скифский город Неаполис.

Развернувшаяся картина поглотила в тот момент все мое внимание. То было время перед восходом солнца. На искрящемся багрянце восточного небосклона резко вырисовывались силуэты темно-лилового Чатыр-дага и соседних с ним возвышенностей главного хребта направо и налево от этой царственной горы.

Картина была поразительная. Чатыр-даг был так ясно виден и резко очерчен, что расстояние до него казалось всего верст пять, тогда как в действительности по прямому направлению было около 24 верст. Были ясно видны не только контуры горы, но и все извилины утесов и оврагов на нем, сбегающих с вершины к подножью.

Из-за расщелин по хребту горной гряды прорвались, как острые и длинные огненные стрелы, первые лучи солнца и затем постепенно из-за хребта встало величественное светило. Вся природа возликовала радостным приветом навстречу божественному источнику жизни. Пернатые поднялись на воздух, славя на свой лад вставшее солнце; в воздухе повеял ветерок и стебельки травинок как-то особенно затрепетали и зашелестели своими верхушками и цветками… Весь я тоже представлял собою частицу природы и невольно отдался всем существом ликованию и радости ее, забыв в это время совершенно и кто я, и какие у меня дела и заботы, и зачем я здесь…

Длилось это недолго. Солнце быстро поднялось над горами и все приняло обыкновенный, повседневный вид. Горы удалились и я перестал различать на них отдельные утесы и овраги; птицы занялись каждая своим делом, и мне тоже было пора подумать о своих делах и о цели прибытия в Симферополь.

Впечатление от виденного было настолько сильно, что в следующий приезд, 25 ноября, я опять отправился туда же, чтобы вновь испытать очарование от зрелища восхода солнца. Погода благоприятствовала мне и теперь: было тепло, и хотя и облачно, но облака не сплошь покрывали небо. На этот раз я немного замешкался на вокзале и поэтому не успел дойти до Неаполиса, а должен был избрать пунктом своих наблюдений место под обрывом горы, на которой расположена восточная окраина города. И опять я не был обмануть в своих ожиданиях. Хотя главная горная гряда с Чатыр-дагом во главе и не была так полно видна, как с Неаполиса, но зато присутствие облаков на восточном небосклоне дало поразительную игру превосходной зари в облаках, с окраскою их всеми цветами и огненным пурпуром по краям, и опять после восхода солнца все приняло свой обыденный вид и привычную для глаза окраску.

В том месте, где я тогда стоял, вдоль обрыва лепятся маленькие домишки окраинных обывателей, один из которых, в самый торжественный момент восхода божественного светила и сопровождавшего его ликования природы, с веником в руках, которым он только что подмел площадку перед своим жилищем, разгонял собравшихся кур. То был, несомненно, варвар, потомок обитавших здесь некогда скифов, неспособный восхищаться природою и всеми явлениями ее. Возвращаюсь к своей прогулке 21 октября. Нужно отдать справедливость основателям города Неаполиса, лучшего места для поселения трудно и найти. Вряд ли ценили в те времена красоты природы и живописность видов, но уже наверно была ценима неприступность местности для врага и возможность видеть издали подступы его, а наряду с этим и близость чистой и обильной воды в верховьях и в устье смежного оврага.

Правда, возвышенность доступна с южной стороны, но здесь, как свидетельствует план, оставленный нам швейцарским ученым Дюбуа-де-Монпере, посетившим эту местность в 1834 году, была устроена защитная стона поперек возвышенности. Несомненно, были защищены также стонами и подступы к городу со стороны оврага и с пологого спуска к устью его.

Отсюда скифы делали набеги на соседние земли и, между прочим, уже в исторические времена на греческие поселения и города и в том числе на Херсонес, в развалинах которого недавно найден камень, служивший подножием статуи военачальника Диофанта, с вырезанною на боковых сторонах этого камня надписью, излагающею доблестные заслуги этого воителя перед Херсонесом.

Сущность дела заключается в том, что скифы, предводительствуемые своим царем, престарелым Скилуром, постепенно начали теснить из Неаполиса во II веке до Р. X. владения Херсонеса, а затон сын уже умершего Скилура, Палак, в 115 году до Р. X. грозил осадою самому Херсонесу. Сознавая свое бессилие отразить могущественного врага, Херсонес обратился за помощью к царю Каппадокии — Митридату Евпатору, который и прислал морем отряд войск под командою своего достойного сподвижника Диофанта. Далее надпись на упомянутом выше камне говорить: “Диофант, сын Асклепиадора, синопец, наш друг и благодетель, и виновник всякого добра для каждого из нас……. прибыль в наш город. Когда же скифский царь Палак внезапно напал с большими полчищами, то дал сражение и разбил скиеов… После того проник в сердце Скифии, овладел скифскими крепостями Хабами и Неаполисом”….

Теперь от Неаполиса ничего не осталось, кроме холмов, ям, рвов и бугров различной величины и формы, пологие откосы которых покрыты толстым слоем земли и луговою растительностью по ней.

Только лишь на северном склоне поперечной ложбины, спускающейся с возвышенности Неаполиса на восток, в сторону шоссе, ныне видны до десятка пещер, в виде более или менее глубоких и темных ниш, выдолбленных в местном каменистом грунте под навесом одного из выклинивающихся здесь более твердых пластов известняка. Входы в эти ниши-пещеры обращены на юг в сторону склона ложбины и теперь имеют вид большой Дыры, шириною от 2 доз аршин и высотою около 1 аршина. Внутреннее помещениё этих пещер завалены всяческим мусором, и следует полагать, что раньше они были больше и выше и были ограничены более или менее правильного вида гранями с боков и потолком и полом вверху и внизу. Служили эти пещеры, вероятно, для целей погребения.

Две из пещер обращают на себя внимание особыми как бы приделами с восточной их стороны; стены приделов вытесаны очень тщательно в скале. Продольная сторона придела, примыкающая ко входу в пещеру, имеет в плане ступенчатый вид, причем в каждом углу уступа есть непонятного назначения закругленный вырез, как бы для помещения в нем деревянной или металлической стойки. Случившийся здесь во время прогулки пастух, оказавшийся любителем археологии, слыхавшим о существовании Неаполиса, объяснил очень просто происхождение этих приделов, утверждая, что подгородные жители выпиливали здесь штучный камень для возведения построек в своих усадьбах или для продажи в город; объяснение это, хотя и прельщает своею простотою, однако не представляется особенно приемлемым, так как в окрестных каменоломнях употребляется для добычи камня не пила, а кирка, оставляющая грубые следы, тогда как стоны приделов обращают внимание совершенно гладкою и чистою поверхностью.

При последующем моем посещении Неаполиса (16 декабря) я застал на нем маневрирующие войска в составе нескольких тысяч человек; они все вытоптали, уничтожили траву, изрыли поверхность городища окопами и траншеями, нарушили вековой покой бившей ключом в далеком прошлом жизни.

Перехожу к описанию другой, несколько более продолжительной прогулки: 15 мая мне случилось быть по делам в Симферополе вдвоем с товарищем и на этот раз располагали мы временем от З-х часов дня до 9 вечера.

Издавна в Крымских городах, в том числе в Симферополе и Севастополе, для замощения улиц употребляется очень твердый камень, называемый местными обывателями Крымским гранитом (диорит). Из месть добычи такого камня в средней части Крыма наибольшею известностью пользуется месторождение его при деревне курцы, расположенной на юго-восток от Симферополя, в расстоянии от южной окраины города около 6 верст, считая по прямому направлению, а по дорогам — несколько далее. Туда мы и поехали.

Выбравшись за город, мы выехали в большую продольную долину, расположенную между северо-западными: отрогами главного хребта и второю грядою Крымских гор,. на склоне которой раскинулся город Симферополь. Ехать через долину было возможно только шагом и то с риском вывалиться на каждом шагу или прокусить себе язык. Долина покрыта глубокими темноцветными почвами с богатою луговою растительностью. Плодородная, близкая к городу, она тем не менее еще не дождалась того, кто бы положил на нее печать человеческого разума; ни сада на ней, ни огорода, а пока сплошной, хотя и красивый пустырь.

Перебравшись с большими трудностями на другую сторону долины, мы въехали в Курцы. Постройки этой деревни довольно живописно раскинулись на крутом склоне горного отрога и, свежевыбеленные известью, красуются среди зелени случайных деревьев, разбросанных кое-где по усадебным местам.

Конечною целью нашего путешествия был уже издали заметный холм направо или на юг от деревни; на западном склоне этого холма виднелась разработка интересовавшего нас “Крымского гранита”.

Сложение толщи и род камня приковывает внимание посетителя. Камень очень твердый, однородного на глаз строения, зеленоватого цвета, изверженного происхождения. Толща его не представляет собою сплошного массива, а разбита на мелкие или крупные отдельности. Крупные отдельности составляют ядро холма, а чем ближе к его поверхности, тем камень расчлененное и мельче.

Камень из этой ломки почти исключительно идет на мощение улиц, в виде “кубиков”, т.е. правильной формы камешков с четырехугольными гранями и одинаковой толщины, а также — в виде неправильной формы осколков. Кубики легко изготовляются, благодаря свойству камня колоться по направлениям, параллельным граням природных отдельностей; при навыке рабочий успешно обкалывает такие кубики ударами молотка. Этим камнем, между прочим, вымощены все улицы городов Симферополя и Севастополя, главные — кубиками, второстепенные — осколками.

При рационально устроенном основании мостовая, сделанная из курцовского камня, может служить в совершенно исправном виде очень долго, благодаря чрезвычайной прочности камня, не поддающегося истиранию и выбиванию при въезде по нем. Примером долговечности такой мостовой могут служить главные улицы Севастополя и подезд из него к вокзалу, замощенные кубиками в начале восьмидесятых годов прошлого столетия и находящиеся и ныне в безукоризненном состоянии по истечении почти полных 35 лет со времени устройства мостовой.

Теперь из-за неурядиц между Обществом крестьян и арендатором камень не разрабатывается и вся внутренняя его поверхность завалена мусором из щебня, земли и мелких осколков; тем не менее, мы застали там около двадцати подростков, выбиравших щебень и осколки, которые затем курцовцами вывозятся на шоссе для изготовления шоссейного щебня.

Нельзя не пожалеть о приостановке разработки камня, составляющего насущнейшую потребность края в средней части Крыма (прибрежные города и местности обслуживаются таким же камнем из окрестностей горы Аю-даг на южном берегу Крыма).

Вечерело. Пора было собираться в обратный путь, чтобы поспеть к поезду. Мы решили возвратиться иным путем в Симферополь: выехав из деревни, повернули направо, на северо-запад по грунтовой дороге вдоль долины до Алуштинского шоссе, чтобы затем по шоссе въехать в город.

Этою дорогою нужно было проехать всего версты три, но что это за дорога была! Рытвины, кочки, бугры, ямы — одно за другим в самом хаотическом состоянии.

По всему пути до шоссе лежит все тот же глубокий, тучный чернозем, покрытый сплошь густою луговой растительностью, перемежающейся кое-где посевами ячменя и других злаков.

При обширной долине с землею необычайного плодородия, орошаемой обильною проточною и ключевою водою и окаймленной возвышенностями, заключающими в себе богатейший материал для мощения улиц и устройства дорог, стоить деревня с осевшим некогда здесь русским населением. Развиваться и богатеть бы этому поселку; быть бы ему окруженным роскошными садами и обширными огородами; покрыть бы ему своим камнем, драгоценным даром природы, городские улицы и деревенские дороги, быть бы всему этому, да и многому другому! Но почему же этого нет?

ОЧЕРК VIII

По окрестностям Бахчисарая.

В горной области Крыма, параллельно главному хребту верстах в двадцати от него, расположена вторая гряда. Так же как и главный хребет, она обрывается почти отвесно в сторону юго-востока и спускается пологим склоном к северо-западу. Высота гребня ее над уровнем моря в среднем около 200 саж. с отдельными вершинами, возвышающимися до 270 саж. (Мангуп-Кале). Более точно обрыв второй гряды от Симферополя до Инкермана имеет такой характер: от гребня вниз стоить почти вертикальная стона высотою 20 — 30 и более саженей, а от подошвы этой стоны ниже спускается крутой склон до уровня долины под углом около 30° к горизонту; высота этого склона около ста саж. по вертикали.

Вторая гряда слагается вверху в пределах вертикального обрыва из напластований известняков, а внизу, в пределах склона, — из легко расслаивающегося на мелкие, осыпающиеся вниз пластинки мягкого мергеля. Уже с первого взгляда на эту гряду гор совершенно ясно видно, что она в первое время после появления своего на дневную поверхность из пучины вод представляла собою сверху сплошную целинную поверхность, которая, вероятно, простиралась несколько далее на юго-восток и покрывала, может быть, своими пластами большую часть пониженной теперь местности между обоими хребтами. На вновь народившуюся землю выпадали атмосферные осадки и потоки воды от них начали свою разрушительную работу.

Таврический главный хребет был значительно выше, чем теперь. Предположить, что он был выше нынешнего уровня вечных снегов в этой широте, едва ли возможно, но в ледниковую эпоху, когда половина России была покрыта льдом, несомненно, и в Крыму было холоднее, чем сейчас; весьма вероятно, что и на Крымском главном хребте был тогда вечный снег и что с него спускались ледники. Настал послеледниковый период; началось таяние снега и льда, порождавшее, в особенности в связи с чрезвычайными ливнями, такие могучие водные потоки, размеры и силу которых трудно представить. Следы деятельности этих потоков видны повсюду во всей области Крымских гор, и весь нынешний рельеф ее представляет собою конечный результат их работы.

Постепенно образовались многочисленные ущелья и овраги, создались долины рек Альмы, Качи, Бельбека, выросли столовые горы (Мангуб-Кале, Тепе-Кермен, Эски-Кермен), сложенные из более твердых пород, чем окружавшие их равнины, и устоявшие, таким образом, от размывания.

Со временем сила потоков постепенно падала и, наконец, не знавшие никаких преград и разрушавшие на своем пути горы, они превратились в скромный речки, теряюшиеся в грандиозных долинах.

По этим-то долинам и. горам в один из Июльских дней мы, четверо, тронулись в путь со станции Бахчисарай чёрез город Бахчисарай, его предместье Салачик, Успенский Скит, Чуфут-Кале, “пещерный город” Тепе-Кермен и, наконец, через другое предместье Бахчисарая, Азис, обратно на станцию.

Проехав только что пробуждавшийся от сна город до единственной, бесконечно длинной улице, мимо пресловутого ханского дворца с его минаретами и тополями, мы попали в предместье “Салачик”, ныне цыганская слободка, а прежде загородная резиденция ханов с бывшим здесь дворцом “Ашлама”. Отсюда дальнейший путь решили совершить пешком до долины р. Качи, фаэтон же должен был проехать туда из Салачика вокруг скалистого утеса, на котором расположен Чуфут-Кале.

В Салачике мы свернули в узенький переулок, перешагнув через протекающую здесь речку, и попали в уголок, где невольно остановились пораженные представшими нашему взору стонами древних сооружений ханских времен. С южной стороны переулка высился среди сада, под тенью пирамидальных тополей, мавзолей (“тюрбе”), воздвигнутый ханом Менгли-Гиреем в 1501 году нашей эры над прахом его отца, Хаджи-Гирея; там же покоятся останки и самого Менгли-Гирея.

Напротив мавзолея, с северной стороны переулка, возвышается глухая, высокая, сплошная стена с одною лишь дверью в ней. Дверь немного выше человеческого роста, с полукруглою аркою вверху. Над верхнею частью двери висит тяжелая кованая железная цепь, подвешенная к стене в трех точках — сверху, над аркою и по бокам. А еще выше над цепью в стену вделана высеченная на камне таблица, представляющая какую-то арабскую надпись.

По объяснению председателя архивной комиссии в Симферополе г. Марковича, цепь должна была побуждать каждого входящего или выходящего через дверь правоверного оказывать должное почтение сему месту невольным наклонением головы, надпись же гласила следующее:

Повелел построение этого медрессе

Божиею милостью Менгли-Гирей Хан

сын Аджи-Гирея Хана, пусть хранить

существование его государства до конца века!

1501 г.

Из Салачика мы повернули несколько назад до ворот Успенского монастыря, устроенных в высокой стоне, замыкающей глубокий овраг, который впадает здесь в Бахчисарайскую котловину, беря начало в верховьях второй Крымской гряды двумя ответвлениями — Иосафатовой долиной и ущельем Майрем (Мария).

Характер этого оврага — общий для всех ущелий во второй Крымской гряде: верхняя часть боков, в пределах толщи известняка, обрывиста с вертикальными стенами, а ниже от подошвы обрыва спускается склон до дна оврага.

Недалеко от ворот находится Успенский монастырь, устроенный, главным образом, в пещерах (криптах) в высоком вертикальном обрыве скалы и частью в зданиях на склоне и на дне оврага.

С другой стороны оврага на узком и продолговатом плато, ограниченном с северо-востока обрывом второй гряды Крымских гор, расположено городище с развалинами, ближайшая цель нашего путешествия.

Плато это высотою 262 саж. над уровнем моря, длиною около 11/2 верст и шириною около 1/4 версты, заканчивается с северо-запада острым обрывистым мысом и доступно только с юго-востока, со стороны верховьев второй гряды. Городище это ныне носит название “Чуфут-Кале” и представляет собою остатки древнего города Кырк-Ера.

Начало возникновения этого города сокрыто от нас в глубине времен, и следует полагать, что служил он ареною жизни разных народов, следовавших один за другим, как поколение за поколением.

Неприступность места, расположение его над плодородными и обильно орошаемыми водою долинами, наличность источника питьевой воды у юго-западного обрыва плато, все это, несомненно, привлекли к нему человека в самое раннее время пребывания его в Крыму, но какой именно народ устраивал здесь город, кто тут жил до Р. X. и в первые века после Р. Х.” теперь совершенно неизвестно.

Поздно начавшаяся история Крыма и заселявших его народов застает в Кырк-Ере караимов, которые заняли его задолго до завоевания горной части Крыма турками в 1475 году. Некоторые сведения о времени пребывания караимов в Кырк-Ере дает кладбище их в Иосафатовой долине с десятками тысяч могильных памятников, большею частью в виде иссеченных из камня призм с возвышениями в концах их. На всех памятниках вырезаны надписи на библейском языке с указанием имени и года смерти погребенного и часто с приличествующими эпитафиями.

Живший в Кырк-Ере до самой смерти своей в 1874 г. известный археолог и гебраист Авр. Фиркович на одном из древнейших надгробных памятников в Иосафатовой долине рассмотрел в надписи 6-й год по Р. X. Здесь также производил два раза (в 1878 и 1881 г.) исследования проф. Хвольсон, по определению которого некоторые памятники относятся к 240, 289, 330 г.г. по Р. X. 1).

1) Заимствовано из брошюры “Караимы и Чуфут-Кале в Крыму” С. Шапшала. 1896 г.

Однако, на основании этих данных отнюдь нельзя сделать вывода, что основали город Кырк-Ер караимы или что они в эти отдаленные времена были владельцами города, так как они могли быть приняты в свою среду в глубокой древности каким-либо другим господствовавшим в то время здесь племенем. Последнее предположение находит подтверждение в том, что по окраинам городища имеются сооружения или остатки сооружений, несвойственные караимам и их обычаям, это — крипты или пещеры, выбитые в скале, о чем будет дальше.

Караимы исповедывают Закон Моисеев, но вместе с тем они не принадлежать к Иудейскому племени. Хотя нельзя считать вопрос о происхождении караимов вполне выясненным, но с вероятностью можно предполагать, что они произошли от пришедших сюда из средней Азии тюрков, от которых у них остался разговорный язык, ассимилировавшийся впоследствии с родственным ему языком татарским. На тюркское происхождение караимов, помимо типических черт лица, резко отличных от еврейских, указывают также некоторые надписи на надгробных памятниках в Иосафатовой долине, относящихся ко времени задолго до татарского владычества, с чисто тюркскими именами, погребенных в 413, 635, 720, 820, 821, 829 г.г. по P. X., как: Бахши, Тохтамыш, Бакече (ж.), Мамук (ж.), Айтолы (ж.) и др.

Кырк-Ер или, как называют его обыкновенно, Чуфут-Кале, является для караимов тем же, чем Иерусалим для Иудеев, и хотя с 1853 года город этот совершенно опустел, тем не менее многие правоверные библейцы и теперь завещают быть погребенными в Иосафатовой долине, а если это состояться не может, их близкие воздвигают здесь памятник с подобающею надписью и с указанием времени и места упокоения.

Городище Кырк-Ера окаймлено со всех сторон вертикальным обрывом, совершенно неприступным, и только с юго-востока плато его сливается с местностью верховьев второй гряды. Для охраны города с этой стороны была возведена высокая каменная стона с единственными воротами для сообщения с миром; стена эта очень древняя и, вероятно, была построена одновременно с зарождением города для необходимой в то время защиты от возможных нападений; она сложена из больших, тщательно отесанных, камней и поражает мощностью и чистотою работы.

В жизни города настало время, когда он уже не мог вместить в себе всего населения; пришлесь расширить его площадь и для этого устроить вторую стену далее на юго-восток, поперек плато, вдоль дороги, иссеченной в скале и спускающейся в долину с северо-восточного обрыва плато. Постройку эту относят к концу XIV или началу XV в. по Р. X. Сложена вторая стона из неправильного вида камней и далеко не так прочна и красива, как первая. В ней тоже имеются ворота, в отверстии которых и ныне висят массивные дубовые полотнища, обитые снаружи толстыми проржавевшими полосами железа, и ныне, как 500 лет назад, с наступлением семерок они запираются до утра тяжелым замком. К этим воротам подходить проезжая дорога из Бахчисарая.

Еще в одном месте доступен Кырк-Ер; это — в маленьком и очень крутом ущельице между двух утесов юго-западного обрыва. Теснина эта заграждена небольшою, но высокою стеною с узкою калиткою для пешеходов и вьючных лошадей; за стеною со стороны городища в боковых скалах ущельица выбиты первобытными обитателями города крипты или пещеры.

Калитка удовлетворяла во все времена, с самой глубокой древности до последнего времени, насущнейшей потребности жителей Кырк-Ера — потребности в воде, так как немного ниже, в Иосафатовой долине, расположен источник, из которого разносили и развозили воду по всему городу прежде вьючными осликами, а впоследствии лошадьми, через спину которых перекидывался вьюк с двумя плоскими бочонками по бокам, скрепленными между собою под брюхом животного.

Ныне к калитке подходит тропа от Успенского скита, по которой обыкновенно все желающие осмотреть Кырк-Ер и подходят к нему, оставив экипаж у монастыря.

Все городище Кырк-Ера покрыто довольно хорошо сохранившимися остатками домиков; они тесно прижались один к другому и расположились по сторонам единственной улицы, проложенной от ворот во второй наружной защитной стоне по направлению к конечному мысу на северо-запад. Все домики построены в два этажа, из которых верхний служил для жилья, а нижний для помещения домашних животных и хозяйственных принадлежностей. Дворов при домиках почти не было и поэтому для склада и хранения, главным образом, припасов и продуктов в каждой усадьбе выделывались в камне пещеры. Остатки жилищ в Кырк-Ере в высшей степени однообразны.

Приблизительно в центре городища расположен мавзолей или тюрбе, красивое здание в мавританском стило, оставшееся от времен владычества татар и довольно хорошо сохранившееся до нашего времени. Оно состоит из двух частей — собственно мавзолея и притвора к нему. На старинных гравюрах с видом этого тюрбе притвор не имел сверху покрытия ни в виде кровли, ни в виде свода, в последнее же время, в целях предохранить тюрбе от разрушения, притвор покрыли каменною аркою с черепичною кровлею над нею. К сожалению, надстройка эта совершенно не соответствует цельности сооружения и его стилю, и по грубости и небрежности выполнения представляет прямую противоположность прекрасной и тщательно выполненной каменной кладке самого мавзолея и сохранившейся части стен притвора.

Внутри мавзолея на гробнице высечена на камне надпись: “Эта гробница знаменитой государыни Ненекеджан-ханым, дочери Тохтамыш-хана; скончалась месяца Рамазана, 841 г.”, что соответствует 1437 г. по Р. X.

Вокруг входа в тюрбе имеются следующие две надписи: “Мухамед (да будет с ним мир!) сказал: этот мир есть жилище суеты, будущая же жизнь вечна”, и другая: “Мухамед (да будет с ним миры) сказал: эта жизнь есть нива для будущей жизни. Еще он сказал: настоящая жизнь есть час; употребляйте его на служение Богу. Еще он сказал: спешите молиться и покаяться прежде смерти”.

В этих изречениях — вся философия Ислама.

Плато Кырк-Ера, кроме развалин и остатков городища, представляет интерес еще своими пещерами, выбитыми в стоне обрыва, преимущественно вверху у гребня плато. Мы их уже видели над малою стеною с калиткою. Кроме того имеется несколько очень интересных пещер по гребню северо-восточного обрыва и в стоне выемки в камне по спуску дороги вдоль наружной защитной стены на северо-восток. Важнейшая из них — “Чаушным-Кобасы”, о которой в упомянутой выше брошюре ученого гебраиста С. Шапшала (1896 г.) сказано: “Как известно, в отдаленные времена эта пещера служила темницею и местом казни преступников, которых приковывали к подземным стенам и столбам. Пещеры эти, без всякого сомнения, служили жилищами доисторическому человеку и составляли так называемые пещерные города” Проводник при этом покажет вам особое углубление в полу вдоль стены правильной, продолговатой, четырехгранной формы, в которое проливалась кровь и бросались головы казненных; покажет вам и те выдолбленные в камне, нужно сказать, довольно ножной и непрочной конструкции, проушины, к которым приковывались цепями подлежавшие казни преступники, расскажет заученною на память плавною и быстрою речью много ужасов из былого времени.

Несколько ниже я выскажу свой взгляд о значении вообще Крымских пещер, пока же соглашусь с автором брошюры, что эти пещеры выдолблены в камне не караимами, а их далекими по времени предшественниками по пребывание на Кырк-Ерском плато.

Кроме описанных остатков от прежней жизни Кырк-Ера, в городище его имеются два караимские храма или кенассы, хотя и древней постройки, но вполне сохранившиеся и поддерживаемые усердными библейцами и ныне, а также почитаемый ими дом, в котором жил и умер в прошлом веке посвятивший почти всю свою жизнь разработке истории Кырк-Ера ученый гебраист Фиркович.

Уже упомянуто выше, что Кырк-Ер представляет для всех караимов такую же святыню, как Иерусалим для Иудеев. Эта крошечная нация, едва насчитывающая около полутора десятков тысяч душ, проявляет трогательную заботливость относительно охраны и содержания в неприкосновенности своего родного многовекового гнезда и места вечного упокоения предков, для чего и содержит в Кырк-Ере на общественный средства одну караимскую семью, свято выполняющую возложенные на нее обществом обязанности с запиранием и открытием ворот в защитных стенах вечером и утром в установленное традицией время.

Простившись с Кырк-Ером, мы направились по гребню второй Крымской гряды к югу для того, чтобы спуститься затем по овражку на долину, за которою еще южное высится конусообразная гора “Тепе-Кермен” с так называемым “пещерным городом”.

По этому пути нам открылся достойный внимания вид: с левой стороны на гору Тепе-Кермен и с правой — на безымянную гору на запад от первой. Поразительно сходство обеих гор: одна и та же высота и ширина, те же обрывы вверху и те же скалы внизу; в полном смысле слова двойники, причем разобщенность горы Тепе-Кермен от массива второй гряды скрадывалась перспективою.

Сходство это многозначительно; оно ясно указывает на однородность происхождения обеих гор. Было время, когда нынешний Тепе-Кермен представлял собою конечность непрерывного горного отрога от массива второй гряды, как и западный ее собрать, а затем отрог этот был размыть посредине и остался конец его в виде отдельного конуса, как свидетель того, что было раньше.

Сходство обеих гор столь же велико и с южной стороны, и путник, давно миновав Тепе-Кермен по направлению к западу, по Качинской долине, невольно останавливается с удивлением перед выросшим как бы из земли новым Тепе-Керменом в версте от первого.

Итак, мы спустились с гребня второй гряды в долину или седловину по овражку между отрогами-близнецами. Несмотря на разгар самого жгучего лета, когда в степи уже все было выжжено знойными лучами южного солнца, там мы очутились совсем неожиданно чуть не по колено в густой сочной траве.

Здесь же, на склонах седловины, мы видели следы, в форме колодцев, выработки местными татарами так называемого “кила” или горного мыла, представляющего собою осадок древнего моря. Это глинообразное вещество, жирное на ощупь, зеленовато-серого цвета, способно поглощать жиры и образует с водою пластичную, легко взмыливающуюся массу. Этим свойством кила издавна пользуются в Крыму татары и местные жители для мытья, особенно в морской воде, а также для лечебных целей, в качестве пластыря. Кил употребляется также при обработке шерсти для извлечения жира из нее. В ханские времена кил имел несравненно большее употребление в Крыму, чем теперь. (Заимствовано из книги П. Двойченко “Минералы Крыма”. Изд. 1914 г.).

С этой седловины открывается доступный подъем на плато Тепе-Кермена, столовую гору, обрамленную сверху вертикальными стонами обрывов в толще известняка, а внизу крутыми склонами в мергеле; склоны покрыты только с севера и запада лесною растительностью, с востока же и юга большею частью обнажены и на них сверкает своею белизною мергель между редкими группами низкорослого и жидкого кустарника.

Не без некоторого волнения предприняли мы восхождение на этот давно прославленный “пещерный город”, в котором, по исчислению разных путеводителей, насчитываются тысячи пещер, и по сравнительно пологой расщелине в верхнем обрыве скалы взобрались на плато.

Вся поверхность оказалась покрытою растительностью, сверкавшею девственною чистотою и обилием, так как здесь пока нет выпаса скота, относительно чего Тепе-Кермен, кажется, представляет собою, вследствие своей недоступности, единственное исключение из всех других подобных гор и урочищ.

Виды отсюда во все стороны незабываемы. Вот — вид на северо-восток, на главный хребет с величавым Чатыр-дагом, красующимся на горизонте своими лиловыми очертаниями в свито других возвышенностей Яйлы; направо от него, за пониженною частью Яйлы, вздымает вверх свои вершины Бабуган; на переднем плане расстилается низменность между первою и второю грядами, изборожденная в разных направлениях оврагами, большею частью поросшими лесом, и небольшими между ними гребнями мергеля с разбросанными группами кустарников и деревьев.

В длину Тепе-Кермен имеет около 35 саж. и около 20 саж. в ширину; высота над уровн. моря 254 саж. и около 110 саж. над соседнею долиною р. Качи.

Пещеры на Тепе-Кермене выделаны в верхней части его, в толще известняка и, главным образом, по гребню плато и у подножия вертикального обрыва; только в юго-восточной части, где обрыв делится на два яруса, из коих нижний выступает далеко вперед, образуя над собою промежуточную площадку, пещеры расположены в три рядя: по гребню плато, у подножия верхнего яруса и у подножия нижнего яруса обрыва.

Все пещеры Тепе-Кермена, по поручению Крымского Общества Естествоиспытателей и любителей природы, были исследованы четырьмя членами его в 1912 году и затем описаны в Записках этого Общества за 1913 г. в статье Н. А. Боровко. По приведенному в этой статье подсчету оказалось пещер вовсе не так много, как указывали прежде (до 10000), всего лишь до 235, из которых в двух больших были устроены церкви.

Был ли Тепе-Кермен на самом деле пещерным городом”, то есть жили ли в пещерах его люди, или же пещеры его имели какое-либо другое назначение и какое именно?

Чтобы ответить на этот вопрос, следует принять в соображение, что прежде всего человеку нужна пища и вода. На Тепе-Кермене нет ни того, ни другого, и пожелавший поселиться здесь должен доставлять себе и пропитание, и воду снизу, с окружающих гору долин, что нельзя признать удобным при большой высоте горы и трудности восхождения на нее. Далее, если можно не без некоторого колебания примириться с пещерою, как жильем, у подножия скалы наверху мергелевого склона, то нельзя и представить себе, чтобы пещеры на гребне плато могли бы, быть использованы в качестве жилищ, в семейном быту в особенности: ведь все они имеют выход в сторону обрыва непосредственно над пропастью в 20 — 30 саж. глубиною, и жить постоянно на краю зияющей бездны невозможно. Кроме того, ни для отопления, ни для удовлетворения других хозяйственных нужд ни в одной пещере не обнаруживается и следов каких-либо приспособлений.

Все эти обстоятельства говорят против того, что пещеры на Тепе-Кермене были человеческими жилищами, и поэтому присвоение ему названия “пещерного города” должно отпасть.

Какое же назначение имели пещеры Тепе-Кермена, а вместе с тем и других подобных ему урочищ в Крыму? Из книги Бытия мы знаем, что “Авраам похоронил Сарру, жену свою, в пещере поля в Махпеле, против Мамре, что ныне Хеврон, в земле Ханаанской”, а затем и самого Авраама “погребли Исаак и Измаил, сыновья его, в пещере Махпеле, на поле Ефрона, сына Цехара, которое против Мамре”.

Евангелие Матвея так описывает погребение Христа “И взяв Тело, Иосиф (Аринофейский) обвил его чистою плащаницею и положил его в новом своем гробе, который высек он в скале, и приложив большой камень к двери гроба, удалился”.

В Бени-Хасане (в Египте) есть много пещер-гробниц. сооруженных в XXVIII — XXVI в. в. до Р. X.

Вот, мне кажется, самое правдоподобное объяснение назначения наших пещер на Тепе-Кермене: они не что иное, как гробницы.

В Крыму, по-видимому, жил народ, в обычае которого было хоронить своих покойников в искусственно сделанных в камне гробах или пещерах.

Обычай этот был весьма распространен на земле и основанием для него служили те же побудительные причины, которые заставляют и ныне изготовлять для погребения мавзолеи и склепы с расчетом, что впоследствии там же найдут для себя место останки и устроителя, и других близких ему людей. В том же Крыму, веков за 6 до Р. Х” Херсонесцы устраивали для своих покойников тоже выбитые в скале пещеры в особом “Некрополе” вблизи города. Прошли века, и другие уже Херсонесцы времен христианского периода выбросили из пещер Некрополя останки язычников и стали хоронить в них своих покойников, а вместе с тем в бывшем языческом Некрополе появилась кладбищенская церковь.

Так и в нашем Тепе-Кермене какой-то народ устроил в глубине времен Некрополь для вечного упокоения дорогих ему останков на вершине горы. Наступило другое время; того народа не стало; пришли иные люди выбросили из горных пещер истлевшие кости и стали хоронить в них своих близких; и может быть, то были уже христиане, соорудившие в двух пещерах кладбищенские церкви.

Пещера-гробница была подразделена на 3 части: более почетная, отделенная от остального помещения перегородкою или заставкою каменною или деревянною, затем две боковые части одного общего притвора. В одной из последних устроено углубление, обыкновенно называемое “яслями”. В полу мелкие углубления неизвестного назначения. В потолке сделано круглое отверстие, выходящее на поверхность плато; может быть, это отверстие прикрывалось камнем, который иногда снимался для проветривания пещеры. На некоторой высоте от пола в стоне выдолблены проушины, как бы для привязывания к ним кого-либо или чего-либо. Принято объяснять, что эти проушины назначались для привязывания либо домашнего скота, либо преступников, заточавшихся в пещеры, как в темницы. Указывают, что встречаемые иногда выдолбленные в камне углубления в виде ящиков были яслями для корма скота. На это можно возразить, что такие пещеры с проушинами и яслями обыкновенно почти неприступны для домашнего скота, что проушины встречаются в пещерных храмах, где не могло быть скота, а тем более заточения преступников, и наконец, проушины эти слабы и хрупки для привязывания крупного скота и преступников. На вопрос о назначении проушин я совсем не умею ответить: может быть, в них вкладывались свитки пергамента с описаниями деяний погребенного, а может быть, пучки растений или букеты цветов.

Относительно выдолбленных в камне углублений в полу или над полом в виде ящика, низведенных до прозаических скотских ясель, считаю несомненным, что углубления эти имели более почетное назначение — служить местом вечного упокоения человека. Часто встречаемые в пещерах, как и “ясли”, особые выделанные из камня и возвышающиеся над полом выступы, обыкновенно называемые “завалинками”, были назначаемы для установки на них больших или малых гробов.

Устроитель пещеры весьма предусмотрительно сверху в каменной поверхности плато выдолбил канавку-желобок для стока воды с целью устранения заливания водою входа в пещеру.

Возможно, что для погребения служили и пещеры в пределах самого Кырк-Ера; может быть, и пещера с противоположной стороны плато, называемая теперь темницею, тоже служила фамильною гробницей какого-либо знатного рода, а углубление в полу, над которым, по словам проводников усекали головы преступников, было гробом какого-либо героя или вельможи.

Итак, я прихожу к заключению, что так называемые “пещерные города” были некрополями или просто кладбищами, а отдельные пещеры — гробницами.

Правда, в Библии есть место, дающее основание для иного предположения относительно назначения пещер: “И сказал Господь Иисусу (Навину), говоря: скажи сынам Израилевым: сделайте у себя города-убежища, о которых я говорил вам через Моисея… И отделили Кедес в Галилее на горе Нефеалимовой, Сихем на горе Ефремовой и Кириаф-Арбы, иначе Хевром, на горе Иудиной”. Такие убежища-города могли оказать услугу во время нападения врага. И в Крыму горы в роде Тепе-Кермен, доступные только в каком-либо одном узком, легко преграждаемом проходе, могли служить убежищами для окрестного населения, и для этой цели там могли быть устраиваемы какие-либо временные помещения. Может-быть, в этом кроется основание для названия наших столовых гор общим названием “Кермен”, что означает крепость.

Еще одно место есть в Библии: “И вышел Лот из Сигора и стал жить в горе, и с ним две дочери его, ибо он боялся жить в Сигоре. И жил в пещере, и с ним две дочери его”. Из дальнейшего рассказа о Лоте явствует, что Лот с дочерьми поселился в пещере временно, и когда миновала опасность, он покинул пещеру.

Наряду с пещерами-гробницами уже в глубокой древности у человека был обычай хоронить своих покойников и в могилах, вырытых в земле, и следует полагать, что этот обычай древнее и распространеннее первого по той простой причине, что первобытный человек едва ли и умел делать пещеры, а кроме того на большей части поверхности земной и скал вовсе нет; но и в позднейшие времена, и в местностях горных, как в нашем Крыму, некоторые племена погребали умерших исключительно в земле, как бы не доверяя пещерам. Таковы караимы, оставившие нам свои заботливо и интересно устроенные кладбища с десятками тысяч могил в Иосафатовой долине при Кырк-Ере и в долине упокоения при Мангуб-Кале.

И нужно сказать, что тогда как все пещеры теперь открыты и из всех их выброшены кости некогда погребенных в них, кладбища с могилами в земле остались нетронутыми и истлевшие останки в них сохранились до сего времени не посрамленными лопатою исследователя или просто грабителя.

На плато Тепе-Кермена, в нескольких саженях от его южного конца, стоят остатки стен какой-то надземной постройки из довольно аккуратно вытесанных громадного размера камней. В плане эта постройка образует продолговатый четырехугольник по направлению меридиана и имеет размеры в ширину аршина четыре и в длину вдвое больше. Стоны ее сложены из поставленных стоймя монолитных камней высотою около двух и толщиною около 3/4 арш. Некоторые из этих камней теперь надбиты и выворочены из своего первоначального положения, но тем не менее совершенно ясно виден план постройки и имеются некоторые указания о конструкции ее, в виде гнезд в камнях, как бы для вложения в них концов балок. По этим гнездам можно заключить, что постройка в высоту ограничивалась нынешним верхом стен. Вероятно, внутреннее помещение было выше, чем теперь, что могло быть достигнуто соответственным углублением ее в толщу скалы плато; конечно, это легко можно было бы исследовать с помощью кирки и лопаты.

Южная оконечность плато имеет вид острого носа или мыса. За несколько саженей до конца его в плато выдолблено углубление аршина в четыре по сторонам и в глубину со спуском в него в виде лестницы, выделанной в толще скалы; углубление это служить как бы притвором для пещеры, расположенной налево, с дверным отверстием в нее в восточной стоне притвора; в южной стоне также устроено дверное отверстие, которое ведет на открытую площадку треугольной формы, заканчивающуюся мысом; часть этой площадки, прилегающая к притвору, прикрыта сверху, как навесом, плитою, составляющею одно целое с толщею плато. Прежде, следует полагать, плита эта была больше и прикрывала собою всю или почти всю площадку, но затем она обломилась и осталась только часть столба, поддерживавшего ее до обвала. На поверхности площадки в толще камня выделаны конические углубления неизвестного назначения, а на самом конце мыса стоить довольно правильной формы огромный камень.

На боках дверного отверстия в пещеру выбиты в. камне короткие надписи на библейском языке, в которых, по толкованию академика Коковцова и местного гебраиста, д-ра А. Я. Гидалевича, можно разобрать слова: “Мардохей, сын Буты”, “Сара” и год 5288 от сотвор. мира, соответствующий 1527 по Р. X. (из статьи Н. А. Боровко “Тепе-Кермен” изд. 1913 г. Кр. Общ. естествоисп. и люб. прир.).

К глубокому сожалению, мы должны были покинуть Тепе-Кермен, не успев осмотреть значительную часть его очень интересных пещер.

Спустились мы с вершины Тепе-Кермена, конечно, так же, как и поднялись на нее, и утолив голод и жажду под тенью одного из растущих в долине дубов, тронулись в дальнейший путь. Экипаж свой послали вперед в сторону долины р. Качи, а сами отправились к замеченному нами раньше месту у подошвы юго-западного склона Тепе-Кермена, где копошилась и что-то делала группа татар. Там оказалась довольно глубокая ложбина, на склоне которой была разостлана под солнечным припеком масса ветвей с листьями какого-то растения, издававшая сильный пряный запах, а в стороне от нее в тени дуба отдыхали, лежа на траве, человек пять татар, от которых нам удалось узнать, что заготовляемое ими растение (су-мах) употребляется для выделки высокосортных кож.

Наконец, мы сели в экипаж и начали свою поездку вниз по долине р. Качи, мимо другого “пещерного города”, Качи-Калена.;

На протяжении около пяти верст от Тепе-Кермена до Качи-Калена дорога была проложена через фруктовые сады вдоль р. Качи. Я говорю — была проложена, так как теперь, во время нашего проезда, дороги не было, и не только дороги, но не было и половины садов. Накануне случилось небывалое наводнение от выпавшего в верховьях реки сильнейшего ливня; вода повырывала с корнем фруктовые деревья, разрушила на своем пути все плетни и заборы, уничтожила пролегавшую вдоль реки дорогу. Нам пришлось ехать по руслу частью в воде, частью по свежим отложениям гальки. Ехали все время шагом с риском опрокинуться в воду или зачерпнуть ее в кузов экипажа. Наконец, мы выбрались на настоящую дорогу вдоль левого берега речки, откуда вскоре открылся величественный Качи-Кален, расположенный на противоположном берегу.

На всем протяжении обрыва известняка бросается в глаза, между прочим, ряд громадных ниш, образовавшихся вследствие выпадения из них соответственной величины глыб камня, свалившихся затем на откос. Конечно, ниши эти образовались давно, и уже в глубокой древности человек приспособил их для своих нужд, превратив в пещеры, частью сохранившиеся и до сего времени, а частью разрушившийся настолько, что остались только их следы.

За Качи-Каленом дорога переходить через речку на правый берег, затем проходить мимо очень красивого поперечного ущельица, впадающего здесь в долину р. Качи. Русло ущельица загромождено в самом живописном беспорядке громадными глыбами камня, между которыми ярко зеленеют вьющиеся растения и лесные деревья. У подошвы скалы, недалеко от устья, вытекает ключ чистой и прохладной воды, утолившей нашу жажду. Обрыв известняка постепенно сокращается и переходить в склон, на котором, как свидетели прежнего рельефа, сохранились местами отдельные утесы, один из которых напоминает своим видом сидящую женщину и называется “Хорхма-балам”, что означает — “не бойся, дитя”; это ответ матери на возглас испуга ее дочери, олицетворяемой другим кам-нем, стоящим, в виде столба высотою около 5 саж., несколько далее на откосе склона; камень этот называется — “Вай-вай, анам” — “ай-ай, мама”.

Вскоре за камнем дорога поворачивает вправо по довольно ровной и пустынной местности и, наконец, подходить к предместью Бахчисарая “Азис” (святой) с его двумя мавзолеями, старинным татарским кладбищем и мечетью ханских времен. Время сооружения большого мавзолея неизвестно, но следует полагать, что он никак не моложе 400 лет; несмотря на свой почтенный возраст и возмутительно-неряшливое содержание его, все же он сохранил свои красивые угловые пилястры, обрамление стен вырезанною в камне рамкою, наличники вокруг окон) карниз и, наконец, каменный купол весь проросший сорною травою и даже кустарником, корни которых совершают, хотя и медленно, разрушительную работу в швах между отдельными камнями. В этом мавзолее внутри свалены в беспорядке надмогильные памятники. Другой, меньший мавзолей служить для татарского населения помещением для скота и осквернен накопившимся в нем толстым слоем навоза.

Нужно ли говорить, что помимо уважения к старине, которое должно быть свойственно каждому человеку, эти чудные мавзолеи в мавританском стиле, как высоко художественные памятники древнего искусства, заслуживают внимания и заботливого отношения к себе и со стороны татар, предками которых они сооружены, и во всяком случае, со стороны господствующего населения, во владение которого волею судеб перешел этот край.

У Азиса находится вокзал, и скоро поезд умчал нас далеко — на север.

ОЧЕРК IX

По Бельбеку

Приступаю к описанию своей последней большой прогулки, совершенной 15 августа.

В той же компании, что и в предыдущий раз, мы прибыли поездом рано утром на ст. Бельбек, где уже ожидала нас заказанная заблаговременно линейка. Без промедления мы пустились в путь сперва на Черкес-Кермен, потом на Мангуб-Кале и оттуда обратно на станцию с заездом к священному дубу в долине р. Бельбека.

От станции до Черкес-Кермена по дороге около 12 верст, а по прямому направлению, всего около 71/2. Дорога сперва идет со станции на восток по правому берегу реки Бельбек; за деревней Дуванкой она сворачивает на юг, перейдя реку и железнодорожный путь, а затем на юго-запад и приводить к Черкес-Кермену.

Местность, известная под этим названием, заключает в себе три отдельных урочища: деревню Черкес-Кермен, спрятанную в ущелье между отвесными стенами двух отрогов второй гряды, смежный с деревнею с восточной ее стороны узкий отрог второй гряды с башнею на, вершине его и отдельную столовую гору, на подобие Тепе-Кермена, но только гораздо длиннее, Эски-Кермен.

Обший вид Черкес-Кермена при подъезде к нему с северной стороны (со ст. Бельбек) очень красив и поражает величественностью его неприступных скал.

Наибольший интерес представляет столовая гора Эски-Кермен, которая, подобно Тепе-Кермену, причисляется к “пещерным городам”. Протяжение горы в длину около 350 саж., ширина в среднем около 80 саж. Пещеры ее того же характера, как и Тепе-Керменские, и большею частью расположены по гребню плато. Имеются и здесь две пещерные церкви. Вблизи северо-восточной оконечности спускается вниз высоченная в толще скалы лестница с 77 ступенями, ведущая к скрытому в скале колодцу с водою.

Весьма интересные сведения о здешних пещерах дает Кеппен в своем сочинении “Крымский сборник” изд. 1837 г. На стр. 255 этой книги приведена выписка из письма генерала Козена о “троглодитах”. “Самые достопримечательные из них (пещер) находятся близ татарской деревни Черкескермана, на месте, называемом Джингискерманом… Все сии скалы были иссечены руками человеческими, начиная от самой вершины оных вниз, на несколько сажень в глубину… Жилища имеют три отличительные формы: они или неправильно круглы, или овальны, или четырехугольны; высота везде одинакова и не превосходит 7 фут. Некоторые из них пусты; в других же можно видеть скамьи, сделанные вокруг стен, род низких очень кроватей… Можно и теперь еще различить признаки разных инструментов, служивших троглодитам в их работах, которые изображены как вне, так и внутри их жилищ”…

Описывая в своем сборнике встречающиеся в Крыму древние могилы, Кеппен говорить “…. бывают на них (надгробных камнях) изображения разных орудий и других предметов, обозначающих род заняли усопшего. Так в Улусале, там, где стояла церковь, на могильных плитах иссечены между прочим посох, секира…”;”… при опустевшей деревне Ласпи, на надгробной плите какого-то селянина-оратая изображена соха…”

Не служить ли точное подобие изображений на заведомо надгробных плитах и на стенах пещер Эски-Кермена указанием на то, что усматриваемые путешественниками кровати в пещерах служили не для временного сна живых людей, а для вечного упокоения останков тех тружеников, которые при жизни своей работали с помощью инструментов и орудий, высеченных на стенах пещер?

Конечно, Эски-Кермен, как и другие неприступные места, мог служить также временным приютом для окрестного населения во время нападений врага, чему благоприятствовала возможность пользоваться водою из упомянутого пещерного колодца.

С северо-западной оконечности плато Эски-Кермена виден скалистый отрог, отделяющий долину, среди которой возвышается Эски-Кермен, от ущелья, укрывшего в себе деревню Черкес-Кермен. На этом отроге стоить башня “Кыз-Куле” (“девичья башня”) с воротами под нею, замыкающая собою на узком перешейке довольно широкий нос отрога и тем делающая его совершенно неприступным.

Покинув Черкес-Кермен, тронулись в путь к Мангуб-Кале сперва по долине мимо Эски-Кермена, а затем по направлению к деревне Юхары-Каралез. Отсюда оставалось сделать версты две на юг до Мангуба.

Северные склоны этой столовой горы покрыты лесною растительностью — внизу лиственными породами, вверху темнохвойными крымскими соснами. Отчетливо выделяются на ней утесы и овраги, названия которых приводим ниже.

	НАЗВАНИЯ
№№	На татарском языке	На русском языке
	УТЕСЫ.
1	Тешкли-бурун	Мыс щели
2	Гелли-бурун	Мыс ветров
3	Чуфут-бурун	Мыс караимский
4	Чамнук-бурун	Мыс сосен
	ОВРАГИ
I	Капу-дере	Овраг ворот
II	Гаман-дере	Овраг банный
III	Табана-дере	Овраг кожевников

Длина Мангуба с востока на запад около 800 саж. и ширина, не считая довольно длинных мысовых его выступов к северу, около полуверсты. Наивысшая точка его у юго-восточной окраины 270,4 саж. над уровнем моря и около 130 саж. над окружающею местностью.

Столовая гора Мангуб совершенно изолирована от ближайших к ней возвышенностей прорытыми водою оврагами, имеющими указанный выше типичный характер: вверху вертикальные стоны обрывов в известняке и внизу склон в толще мергеля. Мангуб со всех стороне” недоступен, кроме верховьев трех оврагов.

Местность и положение Мангуба были оценены человеком в самой глубокой древности, как могущие удовлетворить самым разнообразным его потребностям. Площадь его обширна, около 125 десятин обильно орошаемой выпадающими дождями земли. В верховьях двух оврагов выбиваются на поверхность обильные ключи, с ровною температурою летом и зимою. Гора окружена с трех сторон густым и высокоствольным лесом; лес этот взбирается до подошвы вертикальных обрывов известняка, а по оврагам между мысовыми утесами — даже к самому плато. Воздух на плато абсолютно чист вследствие значительного возвышения его над окружающею местностью. Большей живописности видов, дальности и обширности горизонта трудно и представить себе: достаточно сказать, что с Мангуба на север и запад видно море и можно различить чуть не все бухты и заливы в окрестностях Севастополя, а на юг и восток открывается почти вся цепь главного хребта Яйлы и второй гряды.

От деревни Юхары-Каралез мы под Схали по верховью Каралезской долины к деревне Ходжа-Сала, живописно раскинувшейся у подножия Мангуба. Здесь мы оставили линейку, а сами тронулись на гору пешком, растянувшись цепью по вьющейся зигзагами тропинке по склону среднего “банного оврага”. Преодолев кое-как трудности подъема, мы подтянулись по одному к верховью оврага.

Красота и очарование предстали нашему взору! Перед нами многовековая каменная высокая стена, покрытая мхом, среди яркой зелени лесных деревьев, с башнями, увитыми сверху до низу плющем и лианами, через густую зелень которых просвечивают узкие окна и бреши. Стона эта замыкает верховье оврага, простираясь от обрыва “мыса ветров” до обрыва “караимского мыса”. В одном месте тропа проходить через пролом в стоне и через него мы очутились у цели нашего путешествия, на плато.

Сделав несколько шагов от стены на юг по склону верховья “банного оврага” с восточной его стороны, мы подошли к источнику, вытекающему из открытого конца железной трубки. Чем неожиданнее была для нас вода здесь. почти на вершине плато, тем была она приятнее, так как после утомительного восхождения нас мучила жажда. Вода вытекает из расщелины в камне на восточном склоне ложбины, в глубине естественной пещерной ниши, в маленький выдолбленный в камне бассейн, из которого она идет далее железною трубкою. Под открытым концом трубки поставлено длинное деревянное корыто, из которого пьют воду многочисленные стада домашних животных, пасущихся на плато Мангуба.

Происхождение этого источника, также как и другого в верховье “оврага кожевников”, только и можно объяснить сбором выпадающей на плато влаги от дождей и снега на некотором водонепроницаемом слое в толще наслоений горы на небольшой глубине от поверхности.

Утолив жажду и отдохнув немного у источника, мы направились к северному концу “мыса ветров”. Куда оттуда ни взглянешь — картина одна лучше другой.

Но узрели мы и печальную картину. Рубят на склонах Мангуба лес, рубят варварски, беспощадно. Вместе с ним погибнет и редкое благородное дерево, тис, раньше повсеместно распространенное в Крыму, а нынче лишь кое-где еще сохранившееся. Почти с благоговением глядим мы на уцелевший пока у подножия скалы один экземпляр его, и хочется кричать, звать кого-то на помощь, дабы положить конец той дикой алчности, которая во имя рубля не останавливается ни перед расхищением природы, ни перед пагубным оголением склонов, ни перед чем.

Между “мысом щели” (он продырявлен насквозь), отделенном от остальной поверхности стеною, и “мысом ветров” расположен “овраг ворот”, верховье которого тоже было замкнуто высокою защитною стеною с воротами в ней, которые служили единственным входом на плато Мангуба. К воротам вела прежде единственная дорога с долины по склонам горы и оврага. От стены с воротами остались теперь только следы.

Налево от ворот виднелись пещеры. Подойти к ним оказалось очень трудно, так как единственный доступ туда идет по высоко расположенному карнизу скалы, на который не легко было взобраться. Идти по карнизу можно было лишь плотно прижимаясь к стоне скалы, в которой вырублены пещеры, рискуя свалиться на острые камни с высоты нескольких саженей при неосторожном шаге.

В одной из рядом расположенных пяти пещер, в так называемых “яслях”, оказались человеческие кости; остальные были пусты и никаких следов приспособлений для человеческого жилья в них не было. Вероятнее всего, пещеры эти служили не для жилья, а для вечного упокоения.

Наверху над пещерами, на легкой покатости плато, разбросаны уже явные могилы, выдолбленные сверху в толще камня с надмогильными плитами, которые прикрывали могилы сверху, а теперь были сдвинуты со своих мест.

Отсюда направились к стоне, отгораживающей “мыс щели” от остального плато, и прошли мимо развалин, как говорят, бывшего здесь дворца; в стоне сделаны ворота, через которые вышли на “мыс щели”. Невдалеке от стоны оказались остатки церкви, в виде аккуратно сложенного цоколя из больших, тщательно отесанных камней. Церковь была небольшая и расположена в плане в виде креста.

На носу “мыса щели”, у обрыва расположилась целая система пещер; ход туда идет через выдолбленную в камне площадку, на которую спускается каменная лестница.

Система эта состоит из одной большой пещеры, аршин 8 — 9 в стороне с каменным столбом посредине, и шести малых, выдолбленных в задней и боковых стенах большой пещеры. Как стены и потолок, так и поддерживающий его столб выделаны грубо ударами кирки, следы которых видны по всей поверхности.

Каково назначение этой пещеры? Один из нас, побывавший здесь прежде, высказал общепринятое мнение, что пещера эта служила казематом для преступников, пленников или заложников, но мне представляется, что помещали там не живых людей, а мертвых, и не для позорного заключения преступников, а для почетного погребения достойнейших.

Вопрос о значении этой пещеры тесно вяжется со значением вообще всей площадки “мыса щели”, отделенной от остальной части плато Мангуба высокою стеною. Изолирование этой маленькой части Мангуба не совсем ясно. Некоторый свет на это проливает нахождение здесь большей части Мангубских пещер и двух церквей — одной надземной, о которой упомянуто выше, и одной пещерной на юго-восточной стороне мыса. По-видимому, тут было кладбище. Возможно, кроме того, что во времена наибольшей опасности, когда начинали колебаться защитные стены в верховьях оврагов, все население Мангуба собиралось, как в последнем своем убежище, на “мысе щели” под охрану второй крепостной стоны.

Мы посетили еще одну пещеру в юго-восточной стороне мыса, между пещерною церковью и его концом. Член нашей компании, бывший уже здесь, не замедлил объяснить нам, что это была баня: вон бассейн для воды, там лежанка, а вот и парильня… И опять-таки эта пещера-баня естественнее всего могла служить для погребальных целей; бассейн (“ясли”) был гробом, а лежанка могла служить для установки на ней гроба.

Так называемый дворец всем своим корпусом выдвинут в сторону плато. В нем устроены окна в два этажа, обрамленные наличниками с вырезанными в камне очень искусно арабесками.

Поверхность плато покрыта развалинами города, среди которых можно ясно различить расположение бывших здесь улиц и переулков, и множеством могил разных времен, народов и поколений. Плато Мангуба представляет собою обширное и чрезвычайно интересное поле для раскопок, которые дадут, несомненно, много интересного и прольют свет на темную теперь древнюю историю и его, и Крыма вообще. Раскопки уже начаты с 1912 г., но теперь из-за войны они прекратились. Между прочим, открыты два храма-базилики вблизи “мыса сосен”, окруженные многочисленными могилами. Более подробное описание результатов раскопок можно найти в историко-археологическом очерке Мангуба в путеводителе по Крыму, изд. Крымск. Об-ва естествоиспытателей и любителей природы (стр. 257-271).

Мангуб, вероятно, основан был задолго до Рожд. Христ., но какие народы в нем жили в первое время, неизвестно. С большею или меньшею достоверностью можно полагать, что, заняв горную часть Крыма в III в. по Р. X., готы основали на Мангубе свою столицу, которая просуществовала самостоятельно до 1475 года, когда их сменили турко-татары. В 1592 году после пожара город пришел в упадок, а в конце 18 столетия он окончательно был покинуть жителями.

Как-то свойственно человеку относиться к местам, где сохранились следы жизни человечества с глубокой древности, с чувством благоговейного уважения. Но нельзя сказать, что это чувство проявляется ныне по отношению к Мангубу, где пасется многочисленный домашний скот окрестного населения, свободно разгуливающий по развалинам церквей и могил; по склонам Мангуба так усиленно вырубается лес, что пройдет немного времени, и гора будет представлять голую щебенчатую пустыню. Обязанность каждого, кто в состоянии это сделать, заступиться за Мангуб.

С грустью мы покинули древний город и собрались в обратный путь к деревне Коджа-Сала, где ожидала нас наша линейка. Спуск мы избрали по тропе в “овраге кожевников”, который я назвал бы оврагом упокоения”, так как вся поверхность его покрыта сплошь тесно прижавшимися одна к другой могилами, хранящими в себе останки многих поколений караимов, как видно по надписям на памятниках над ними.

Думалось мне при спуске с горы, что она не отыграла еще окончательно свою роль, что настанут для нее лучшие дни, когда опять на ней закипит жизнь и покроется она вновь жилищами и здравницами, и более всего — здравницами, садами, улицами, водопроводами; а все то, что осталось от прежде обитавших здесь народов, будет раскопано, расчищено, охранено от дальнейшего разрушения и осквернения, как святая память о живших целые тысячелетия народах.

Абсолютно чистый сухой воздух, яркое солнце, здоровая ключевая вода, сосновый лес, наконец, живописные виды и возможность совершат прогулки любой трудности дают редкостное сочетание условий, необходимых для устройства здравниц. Необходимо прекратить рубку леса на склонах Мангуба, воспретить дальнейшее осквернение святынь его и отдать под попечение какого-либо Общества или учреждения, которое позаботилось бы о нем, как о всенародном достоянии.

У деревушки Коджа-Сала подкрепили силы под тенью огромного грецкого ореха и затем тронулись в обратный путь к станции по Каралезской долине.

Каралезская долина представляет собою, как и все другие долины в этой местности, размытое водою ущелье, обрамленное с обеих сторон характерными обрывами вверху и склонами внизу. Местами обрывы заменяются и вверху крутыми склонами, что придает долине в высшей степени живописный вид. С правой стороны местность вскоре меняет свой характер — обрывистые утесы отодвигаются довольно далеко в сторону, и только кое-где остались здесь, в виде островов, отдельные утесы, иногда с самыми фантастическими очертаниями. Вся долина с тремя татарскими деревушками на ней (Юхары, Орта и Ашага-Каралез) чрезвычайно красива и покрыта фруктовыми садами, обильно орошаемыми протекающею по ней речкою.

По выезде из Каралезской долины в Бельбекскую мы решили свернуть несколько с нашего пути вверх по течению р. Бельбека, чтобы взглянуть на знаменитый дуб в имении Говорова, возрастом в несколько тысячелетий воистину дуб этот представляет собою богатыря среди других деревьев весьма почтенного возраста и размера, но пигмеев в сравнении с ним. Ствол его имеет в диаметре пять аршин, а в окружности — почти шестнадцать. Дерево не очень высоко, но весьма ветвисто и покрывает своею кроною площадь земли около 320 квадр. саж. некоторые ветви его имеют в диаметре около 2 арш. и так тяжелы, что в предупреждение провисания под них подведены уже в давнее время тщательно сделанный каменные подпоры.

Простившись со священною сенью дуба, тронулись к станции Бельбек и со вздохом сожаления сели в поезд, умчавший нас обратно на север.

ОЧЕРК X

Малый юный друг, Василенко.

Ты, конечно, помнишь (возможно ли забыть?) нашу чудную прогулку в Козьмо-Демьянский монастырь и До его окрестностям в Июле 1914 года.

Что было за время тогда! Мы пользовались тогда миром. В то блаженное время этого слова не только никто не произносил, но даже и в уме помысла о нем не было; миром пользовались все, как пользовались воздухом, солнечным светом… А теперь! Под гнетом жесточайшей войны все только и живут мечтою о мире, и если бы отнять от человечества эту мечту, то и жить не было бы смысла…

Конечно, не время теперь думать о прогулках! Но насколько человек слаб, в том я, старый, могу служить примером. Опять выдался мне денек свободный в Симферополе — то было 1 августа 1916 года. И вот мы в прежней компании из четырех человек сговорились употребить этот день для поездки к истоку р. Салгира. Уже после полудня тронулись мы в путь, чтобы к вечеру быть обратно на вокзале к отходу поезда.

День был на редкость погожий. Путь наш и настроение несколько портили только автомобили, которые то и дело то встречали, то обгоняли нас, обдавая немилосердно всю нашу компанию густою пылью. Но пробегал автомобиль; пыль уносило ветром, и дорога становилась вновь очаровательной.

По выезде из Симферополя прошли перед нашими глазами одно за другим уже знакомые места: возвышенная юго-восточная окраина Симферополя над скалистым обрывом с источником воды у подошвы последнего; остатки скифского города Неаполиса на 4-й версте вправо от шоссе; деревня Эски-Орда с поворотом перед нею к дер. Курцы.

На каждом повороте и на каждом подъеме открывались все новые и новые виды, и хотелось выскочить из экипажа и побежать без оглядки в привлекавшую взор даль, но… ограниченность времени удерживала от этого.

Хороша долина Салгира мягкими очертаниями и колоритностью окружающих ее возвышенностей, хороша садами и парками, непрерывною цепью следующими вдоль речки. Здесь нет крутых и диких обрывов скал, как в долинах Качи и Бельбека, зато тут ширь и простор, а перспектива дали чарует глаз лиловыми и синими тонами. Впереди, далеко, виднеются и все более приближаются к путнику самые высокие и самые красивые горы главного хребта Крыма — Бабуган, Чатыр-даг, Демерджи.

На 11-ой версте не могли удержаться и сделали остановку у приречного поселка “Джолман”: было так красиво вокруг, так радостно на душе, что необходимо было дать выход чувству охватившего нас безудержного восторга.

Недолго мы отсюда ехали спокойно. На 13-ой версте показались развалины какого-то величественного здания с куполом во главе его, и вся компания направилась к нему через речку, перепрыгивая с камня на камень, нарочно набросанные здесь поперек русла. За речкою мы должны были пройти через низменную равнину, за которой открылась дорога, огороженная невысоким забором.

За ним лежит довольно обширная площадка, тоже занятая огородами, а посреди площадки возвышались привлекшие нас сюда развалины. В огороде несколько человек занимались поливкою овощей при посредстве целой системы оросительных канавок — арыков.

Полуразрушенное здание оказалось остатками мечети, построенной еще в ханские времена. Местность эта называется теперь “Эски-сарай”, что означает “старый дворец”. Говорят, здесь была расположена резиденция “Калги-султана”, наместника Крымского хана; говорят также, что тут был монетный двор ханского правительства. От всего, что было, остались эти развалины мечети, да еще недалеко от нее, на северо-запад, обломки высокой каменной стены с воротами в ней.

Входная дверь в мечеть расположена в западной стене в восточной же устроена ниша, соответствующая алтарю церкви. Внутреннее помещение освещается окнами, расположенными в два яруса, а кроме того вверху посреди стен имеются круглые окна. К северной стене мечети примыкает небольшая, более низкая, с одним ярусом окон пристройка, соединенная дверью с главным помещением мечети и имеющая кроме того дверь наружу в западной стоне; в восточной стоне пристройки внутри устроена такая же ниша, как и в главном здании.

При ближайшем осмотре остатки мечети поражают красотою и величественностью. Стены и купольное покрытие построены чрезвычайно прочно; нет никакой вычурности, постройка в целом обладает пропорциею частей и стильностью и все здание представляет большой интерес, как один из немногочисленных остатков ханской старины в Крыму.

По поводу состояния развалин этой мечети возникают в голове грустные мысли.

Владели Крымом некогда татары с ханами во главе, владели три века — с половины XV столетия до 1783 года. От этого времени Крымской истории почти ничего не осталось, кроме более или менее хорошо сохранившихся развалин мечетей и так называемых “тюрбе” или мавзолеев над прахом ханов, да многочисленных кладбищ, отмеченных теперь крупными камнями, усеявшим отдельные места вечного упокоения наших предшественников по заселению Крыма. От прежних его повелителей не осталось ни одного дворца, ни одного памятника (я не считаю такими остатками Бахчисарайского дворца). И только разбросаны кое-где довольно хорошо сохранившиеся остатки мечетей, посвященных единому и вечному Богу, да — тюрбе в честь могущественных некогда ханов и их сподвижников. И нужно отдать справедливость этим остаткам ханских времен: все эти мечети и тюрбе построены в вые- шей степени просто, но вместе с тем величественно, прочно, красиво и стильно.

Тем более причин относиться к ним с подобающим вниманием и уважением. На самом деле все эти остатки, а особенно остатки мечети в Эски-сарае, не носят на себе никаких следов внимания к ним наших современников, а напротив, везде замечаются следы явного небрежения.

Вокруг развалин забор из кое-как сложенных насухо камней, но воздвигнут он отнюдь не для ограждения мечети, а для защиты огорода. Сверху, на стенах и куполе, выросли кусты и даже целые деревья, корни которых, проникая в швы между камнями, постепенно расстраивают кладку и тем способствуют ее разрушению. От некогда стройного, высокого и красивого минарета осталось только основание его, да и оно постепенно разбирается местными жителями для возведения заборов и других потребностей. Двери и окна не закрыты и через их отверстия свободен доступ во внутрь, чем пользуется окрестное население в самых широких пределах.

А ведь здесь в течение веков поклонялись единому Богу — тому же Всевышнему, которому поклоняемся и мы теперь. И во что же обращено это место…!

А кроме того — это здание стоит на земле несколько веков. Нужно же относиться к нему с подобающими уважением, как к остатку старины глубокой, всячески оберегать его от дальнейшего разрушения и кощунственного отношения к нему наших ближних

На 18-й версте от Симферополя, за местом впадения в речку Салгир ее главного притока Ангары, наш экипаж покинул шоссе и направился вправо по проселку.

В верстах трех от шоссе расположена дерево Аян, где мы и остановились, как в крайнем пункте экипажной дороги.

Далее к истоку Салгира нужно было пробираться тропою, которую нам указал один из местных жителей.

Салгир подходить к деревне Аян очень глубоким и диким ущельем, скалистые склоны которого из твердого известнякового камня круто ниспадают к узкому ложу реки.

Тропа к истоку идет не вдоль русла, так как склоны оврага круто поднимаются вверх непосредственно из воды, а из деревни она сперва уклоняется в сторону вверх на восток, а затем направляется к югу по пологому склону другого оврага, параллельного речному, и в конце своем пересекают водораздельный хребет между обоими оврагами вправо и спускается довольно полого к самому истоку Салгира. Всего пути то этой тропе от деревни около полутора верст.

Ровно полвека тому назад я был уже здесь. В дер. Аян в моей голове роем возникли юношеские воспоминания. Вот мельница, приютившая меня тогда для отдыха; из нее я направился к истоку и, твердо помню, при этом я никуда не уклонялся в сторону от русла протекающей по дну оврага речки по какой бы то ни было боковой тропе, а добрался до истока непосредственно по руслу.

Сперва я послушно со своей компанией пошел по указанной нам тропе, а затон, повинуясь воспоминаниям, отделился от остальных и, покинув тропу, спустился по крутому склону оврага к руслу с тем, чтобы пробраться к истоку тем же путем, что и в юности. Скоро я понял свою ошибку: когда-то я легко прыгал с камня на камень, между которыми, разбиваясь и пенясь, с головокружительною быстротою протекала речка, теперь же, увы, я только ужаснулся при мысли о таком способе передвижения и должен был с грустью подняться по крутому склону оврага вверх опять на тропу, по которой моя компания уже ушла далеко вперед, и вслед за нею спустился к истоку.

Исток расположен у подошвы склона массива горы Чатыр-дага.

По произведенным в 1892 году проф. Н. Головкинским исследованиям водных источников горы Чатыр-дага (“Н. Головкинский. Источники Чатыр-дага и Бабугана. 1893 г.”) определилось, что водосборная площадь этой горы равна приблизительно 65 кв. верст и все ее 82 источника дают суточный приток в 950730 ведер, из них несколько больше половины 500 тысяч ведер приходится на Салгир.

И какой воды дает этот исток полмиллиона ведер) Воды абсолютно чистой, температурою 9,2°С., одинаково летом и зимою. Источник этот мог бы снабжать достаточным количеством идеально здоровой воды город со стотысячным население. И такой город — город Симферополь — расположен, в действительности, в каких-нибудь 20 верстах от истока, и мне кажется, недалеко то время, когда Симферополь должен будет воспользоваться этим даром природы.

Источник бьет могучим ключом снизу вверх как бы из колодца, прикрытого сверху и с боков нависшими над ним скалами. По выходе из него вода разбиваются на отдельные струи между торчащими из нее громадными камнями и, пенясь, падает далее каскадами по крутому склону оврага по направлению к дер. Аян.

От источника мы тем же путем по тропинке вернулись под вечер в дер. Аян, где нас ожидал наш экипаж, которым уже поздно вечером приехали на станцию Симферополь с запасом свежих” впечатлений от всего виденного в течение дня.

Твой друг Вакула.

 

[ads-pc-2]